Последний король французов. Часть первая

Исповедь вместе с отпущением грехов продолжалась не более пяти минут. Принц легко спустился с телеги, и тогда все смогли увидеть, как элегантно он одет, причем, по своей привычке, скорее на английский лад, чем на французский.

Ему хотели помочь подняться по довольно крутым ступенькам гильотины, однако он локтями отстранил подручных палача; наконец, он вступил на помост эшафота, и палач приготовился стащить с него сапоги.

— Нет-нет, — сказал герцог, — это будет удобнее сделать потом; давайте поспешим.

Палач не заставил его долго ждать; он положил его на роковую доску, нож скользнул по пазам, и отрубленная голова принца упала, храня на лице спокойное и безмятежное выражение, как если бы действительно он не мог ни в чем себя упрекнуть или же прощение, дарованное священником, смыло всю грязь с его души.

Приговор, вынесенный несчастному герцогу Орлеанскому, был единодушным. Стал ли он по этой причине более справедливым? Мы так не считаем.

Всякой страшной эпохе нужен свой козел отпущения, своя искупительная жертва, на которую возлагают грехи всех и которую бросают в пропасть, надеясь, что после этого пропасть закроется.

Был ли герцог Орлеанский виновен во всех интригах, в каких его обвиняли? Мы смело скажем нет, ибо не мог он быть в течение шести лет главной пружиной всех бунтов и не оставить при этом никаких следов своего участия в них, будь то поджог дома Ревельона или события 5 и 6 октября, 20 июня и 10 августа. Нет, истинным фактором прогресса было общественное мнение, истинной движущей силой всех совершенных убийств было золото Питта, когда он приказывал тратить его, не давая ему в этом отчета, и ставил целью обесчестить Революцию ее собственными бесчинствами и сделать отвратительной в глазах самих революционеров.

Но почему же тогда герцог Орлеанский был ненавистен всем?

Объяснить это очень просто.

Он был ненавистен королю, поскольку короли всегда ненавидят глав династий, которые должны сменить их собственные династии.

Он был ненавистен королеве, поскольку во время своих оргий и пиршеств во всеуслышание говорил то, что другие говорили лишь шепотом.

Он был ненавистен монтаньярам, поскольку монтаньяры выказали себя неблагодарными по отношению к нему.

Он был ненавистен жирондистам, поскольку являлся монтаньяром.

Он был ненавистен аристократии, поскольку сделался частью народа.

Он был ненавистен народу, поскольку родился принцем.

Столько ненависти, по-моему, было вполне достаточно для того, чтобы очернить память человека.

XIX

Шестого апреля 1793 года герцог Шартрский прибыл в Моне. Мы видели опасности, которым он подвергался по дороге, но еще большая опасность поджидала его по прибытии.

Принц Саксен-Кобургский предложил ему вступить в службу Империи с тем же чином, какой он имел во французской армии.

Герцог Шартрский отказался.

Что было источником этого отказа, сердце или разум? Об этом шло много споров. По нашему мнению, его источником было и то, и другое.

Мы считаем, что извратило сознание герцога Орлеанского и погубило короля Луи Филиппа глубокое презрение, которое он испытывал к людям. В ту эпоху, о какой мы сейчас ведем речь, он уже научился опасаться людей, но еще не научился презирать их.

Он ответил принцу Саксен-Кобургскому, что ничего не хочет от него, кроме паспорта для Сезара Дюкре, своего адъютанта, и другого паспорта для себя.

Он получил их и, предварительно известив о своем отъезде мать, находившуюся под надзором в замке старого герцога де Пентьевра, отправился в путь под именем Корби, английского путешественника.

Он рассчитывал добраться до Швейцарии, проследовав через Льеж, Ахен и Кёльн.

Тем временем Дюмурье опубликовал в немецких и английских газетах следующее письмо: