Последний мужчина

— ?!! — немо, но весьма доходчиво, вытянувшейся физиономией и траурным поклоном головы, выразил искреннее соучастие Тверизовскому более удачливый соплеменник по безвременно почившим в бозе органам внутренней и внешней секреции.

— Увы, — продолжал кручиниться страдалец, — сбережение

живота своего — не гарантия сохранения настоящей мужской пульсации. В этом плане планета Таутикан, куда нас с тобой, Ромаха, занесло, меня не спасла.

— Да-да, какая жалость, — оценив личные преимущества перед исповедующимся, в том числе путём их суеверного ощупывания на предмет наличия, тактично поддакнул тому везунчик. И тут же, насторожившись, уточнил: — Планета Таутикан?…Это что, современный образ и символ нашей Зелёной планеты?

— Ка-какой символ? — выпучил глаза на Загорцева горемыка по мужской части. — Планета Таутикан — символ? Ты чё гонишь-то, Ромашка? Планета Таутикан — это та юдоль печали, где нам с тобой

придётся коротать наш вдовий век.

Теперь, вслед за Борисом Абрамовичем, и Роман вытаращил на него глаза. Так они непродолжительный период поражённо и молча пялились друг на друга, и каждый отчасти заподозрил в земляке то ли «подсадную утку» Крэка, то ли афериста, то ли душевнобольного.

Первым не перенёс томления неизвестностью более опытный из них.

— Ты чего, в натуре? — осведомился греховодник. — Ты не в курсе, что ли, где мы обретаемся?

— Теперь засомневался, — честно признался ему молодой ортодокс в вопросах секса. — Странные люди, три солнца, тридцать часов в сутках, Котон…

— Так тебя, Роман, не предупредили, что ли, где ты?

— Нет. Наверное, не успели. Мне же несколько дней, как оживили.

— А-а-а…, — умудрённо протянул Тверизовский. — Я-то уж два года тута ошиваюсь…Ну так знай, Ромашка, — наставительно, и где-то даже по-отечески, дополнил он, — что мы на планете Таутикан. И живут здесь таутиканцы. Иногда они сами себя обзывают «тау». «Тау» по-ихнему — доброта. И находятся они далеко-далеко от нашей Зелёной планеты. В другой галактике. Даже не в Млечном Пути. И нас с тобой, Ромашка, стало быть, с Зелёной планеты эвакуировали.

— Но для чего? Зачем? — подавленно спросил Загорцев, опешивший от нового крутого поворота событий.

— Мне таутиканцы хотели обсказать, — хитро прищурившись, хихикнул дед, — ан не сказали. Передумали.

— Почему? Что-то скрывают? — не отставал от него дилетант.

— Да не…, — внезапно, проказливым шалопаем застеснялся дед. — Я их того, наказал за доверчивость, облапошил пару раз, а они, вишь ты, в отместку мне не базарят кой-чего.

— Зачем же вы их облапошили? — огорчился Загорцев. — Сейчас бы всё знали.

— А я знаю, зачем?! — раздосадовано всплеснул руками Тверизовский. — Привычка. Простодыры они. Добрые чересчур — окромя тех педиков-этиков, что нас на нары кинули. А я так не могу: если ты к мине подобру-поздорову, если ты лох, то мине в обязаловку надо тебя кинуть натурально.

Ведь за что мине по первости-то наказали, — разоткровенничался словоохотливый великовозрастный проказник. — На мякине я таутикашек обвёл. Вижу, что хошь у них есть. А так не бывает, чтобы не было дефицита. Дефицит хоть в чём-то, а должен быть. На нашей Зелёнке — это деньги: сколь их не клюй, а всё равно — мало. А на Тау что? — вопросительно развёл руки дед, выпятив нижнюю губу. Потомив слушателя ожиданием, он продлил нить рассуждений: — Да энергия у них в нехватке…Не, так-то её у них завались, — провёл старик ребром ладони по горлу. — На общие нужды да на убогих они её по беспределу тратят, а на личные запросы — с разбором. Вот, возьмём, например, шмокков, ну, то ись, молодых разбитных таутиканцев. Эти шмокки шибко обожают на болидах гонки в космосе устраивать. Энергию на ветер пускают. Вот на это дело ихние старорежимные дяди ребят и поприжали. Лимит установили. По карточкам энергию выдают.

А я же мужичок мастеровитый, — сам себя похвалил Тверизовский, погладив по лысине, и уже знакомо хихикнув. — Наштамповал подделок и начал ченч: давай менять свои карточки по двадцать пять эргов на настоящие четыре карточки по пять эргов. Где-где, шмокки, может, пацанята и ушлые, а со мной они лоханулись. За полдня накоммуниздил я у них карточек с полмешка — и смотался. Эх-ма…, — и дед внезапно умолк, ковыряясь в ухе.

— Ну и?…Что-то я того…, — непонимающе развёл руки Роман от нелогично прозвучавшей концовки. — Как же вас тогда прихватили?

— Прихватили?…О чём это я? — задумался старикан, потерявший нить рассуждений. — А-а-а…Хо-хо, — ехидно хохотнул пройдоха. — Дык, другие дебилы шмокки, что не успели поменять, попёрлися в Высший Совет с жалобой: дескать, чё хорошую услугу прикрыли, которую лысый дяденька-инопланетянин оказывал? Прид-дурки! Тогда-то Крэк с Бонзом меня и накрыли…

— Крэк — это тот, что меня задержал, а Бонз? — перебил деда Загорцев.

— Крэк, а такоже Бонз и Рубби — одна шарага. Эти дятлы себя этиками называют. Бонз у них за главного канает.

— А вы, Борис Абрамович, значит, гонками в космосе увлекаетесь, — уважительно сделал вывод Роман.

— Да не, какие гонки, — хихикнул тот. — Нет у меня допуска к ракетам.

— Для чего же вам карточки? — подивился Роман.