Последний мужчина

Демонстрация деформированного блокиратора, изъятого в аквапарке, сообщила речи обвинителя почти документальную доказательность. А уж последующее живое созерцание «патриотов гражданских прав и свобод» Рубби и Крэка и вовсе выбило из сентиментальных таутиканцев слезу.

Крэка внесли в зал на носилках. На вопросы главного этика он отвечать не мог ни физически, ни морально. И потому заплакал, скорбя об утраченной им красоте. Зал рыдал вкупе с ним.

Явление народу битого-перебитого Рубби, мужественно доковылявшего для опроса к трибуне на костылях, не исторг той бездны умиления, что сопутствовала Крэку. Зато каждый туземец явственно ощутил, что дело демократии доверено надёжным парням и проникся законной гордостью. Несколько подпортило общее впечатление невразумительное косноязычие коротышки, но по поводу его «ни бэ, ни мэ, ни кукареку» каждый таутиканец уже инерционно додумывал «как надо».

— И необходимое послесловие к только что обнародованной истине в высшей инстанции, — подытоживал версию обвинения Бонз, когда Крэка унесли, а Рубби уковылял восвояси. — Кое у кого могут породить сомнения методы нашей работы, когда мы наблюдали за матроной Юной. Поясняю, нас буквально вынудил к тому оступившийся Загорцев. Следя за ним, мы невольно осуществляли и иной мониторинг, чтобы предупредить его изуверские замыслы. Да и был ли у нас выбор, если к нам поступали сигналы даже от уважаемого председателя Высшего Совета Веба? Уж если в чём мы и заслуживаем укора, так в недостаточной оперативности. Давно пора было исключительно мягко и осторожно, но твёрдой рукой скорректировать поведение сударя Загорцева. И не наступили бы тогда некоторые печальные последствия.

У неофитов, — продолжал Бонз, — закономерно может возникнуть вопрос: зачем зелянину Загорцеву понадобилось устанавливать блокиратор близ вулкана Тод? Отвечаю: столь изощрённо он домогался расположения почтенной матроны Юны. Ясно, что позднее он хотел показать ей аппарат как случайно обнаруженный.

И последнее, — нагнетал страсти обвинитель. — Почему ваш покорный слуга просит применения высшей меры социальной защиты? Я учитываю также последующее поведение оступившегося. Ведь он ни в чём не раскаялся. Он не выдал адрес бандитского схрона. А что могут натворить во всякую секунду его подельники, не способен предсказать никто. Это важный и поучительный урок. Нам нужно усиливать службу безопасности. Ведь нас всего-навсего трое: ваш покорный слуга — на трибуне, этики Рубби и Крэк — в больнице. И некому более стоять на страже порядка. Наша демократия оказалась опасно обнажена, не побоюсь этих слов, перед коварным и озверевшим врагом.

3

Бонз сошёл с трибуны при полном молчании. При тишине солидарности. Настал черёд стороны защиты. Настало время Загорцева. Он изначально отказался от гражданского правоведа Лажа и оправдывался самостоятельно. Участвуя в исследовании материалов и задавая вопросы, Роман ощутил скрытую неприязнь зала. Ему не доверяли. И бремя отступника и укрывателя террористов-подельников легло на его плечи. Развенчать напраслину представлялось неимоверно сложным.

— Я — мыслелоб. — Загорцев смело взглянул с трибуны в тысячеглазый зал. — Таутиканцем в полной мере мне не бывать, несмотря на мою лояльность к вашим законам. И если отдельные мои поступки кого-то обидели, то это случилось по недоразумению, а не по злому умыслу.

Сударыням Суэле и Юне я приношу свои глубочайшие извинения за мужскую неуклюжесть, — в раскаянии приложил ладонь правой руки к сердцу Роман. — И ежели они увидят в моих действиях непристойность, то так тому и быть — женщина всегда права. Готов нести ответственность по всей строгости закона.

Теперь о моих поступках, которые по форме, быть может, были корявы, но от существа которых я никогда и ни за что не откажусь, — предельно жёстко произнёс зелянин, обводя колючим волевым взором слушателей. — Никогда и ни за что. Даже если вы мне за это отрубите голову.

Прежде всего, о моём проникновении в резиденцию этиков вопреки решению эксцессоров, — в воспоминании сузил глаза имперянин. — Да, я сделал это. Сделал потому, что узнал о слежке за матроной Юной. Для вас она — секретарь Высшего Совета, а для меня — дорогое моему сердцу создание. Скажу больше: я её люблю!

— Он её любит…

— Он её любит?

— Он её любит!

— Что он сказал?…Я не ослышался: он её любит?!..

— Да-да, любит! Будьте внимательнее и не мешайте слушать…, — шёпотом в тысячи голосов разнеслись среди публики эмоции удивления, изумления, возмущения и ещё множество иных оттенков чувств и переживаний.

— Разве мог я снести это? — со скрежетом зубовным, долетевшим до самых последних рядов, первобытным троглодитом сжал челюсти Загорцев. — Да никогда и ни за что! Однако, кто бы мне поверил на слово? — тяжёлым взглядом окинул Роман судий подлинных и судий по жизни. — Мне — букашке-мыслелобу. Потому я обязан был добыть железные улики. И я их добыл. Я сначала украл жёсткий диск с компьютера Рубби, а затем — с компьютера Бонза…

И имперянин чётко, но кратко изложил события последних дней.