Последний полет орла

Полицейские заметили Якоба и пошли ему навстречу; всё, бежать теперь нельзя, так он только навлечет на себя беду. Что могло случиться? Вдруг Глуглу перехватила полиция? Бумажка с непонятными буквами могла показаться им подозрительной. Еще подумают, что они с Ротшильдом шпионы! К тому же в Руане Якоб видел, как полиция срывала с дверей церкви плакаты; люди говорили, что их развесили агенты Бурбонов, каких полно и среди муниципальных советников…

Он попытался придать своему лицу приветливое выражение. Может, заговорить с ними первым? Нет, не нужно. Он идет к себе домой – что тут такого? Он не совершил ничего дурного, его совесть чиста.

Полицейские поздоровались, Якоб ответил. Они спросили, здесь ли он проживает, он подтвердил. Чем он занимается? Конторский служащий. Состоит ли в Национальной гвардии? Нет, он иностранный подданный. Потеряв к нему интерес, пластроны ушли.

Якоба прошиб жаркий пот, сердце стучало. Фух.

На кухне что-то шкворчало – служанка стряпала обед. Завидев молодого хозяина, она обрадовалась и высыпала на него целый ворох местных новостей: где были крестины, где драка, где похороны, – а под конец недовольно буркнула, мотнув головой в сторону окна:

– Вон, ходют, высматривают, выискивают! Кого под ружье поставить, кого отправить землю рыть! У меня тоже выспрашивали: где муж, да кто, да что… Спокою людям нету…

Якоб, наконец, понял, в чём дело. Согласно декрету императора, в каждом округе Парижа создавали патриотические федерации рабочих, клявшихся в верности Наполеону, из которых формировали батальоны стрелков-добровольцев. Во втором округе, где находилась контора Ротшильда, всем взрослым мужчинам полагалось явиться во двор Императорской библиотеки, чтобы их внесли в списки, но Якоб решил, что его это не касается, и никуда не ходил. Вероятно, так подумал не только он, иначе с чего бы полиция пошла по домам? Правда, никакого наказания за уклонение от добровольной службы декрет не предусматривал. Похоже, Наполеон допустил с этим промашку, поверив в силу патриотического порыва. Федераты должны были по воскресеньям являться в свои роты на учения, а многих рабочих и вовсе отправили рыть рвы с брустверами и делать засеки за парижскими заставами. Это совсем не то, что служить в Национальной гвардии. Якоб закрыл глаза и представил себя в синем мундире поверх белого жилета, с портупеей крест-накрест, в шляпе с красным султаном, с обнаженной саблей в поднятой руке. Два его знакомых биржевых маклера – офицеры Национальной гвардии, на учениях они гоняют банкиров и крупных негоциантов… Он потряс головой, отгоняя наваждение, и поднялся на чердак. Перышко сидела на яйцах, Якоб не стал ее трогать; остальные спустились на его свист. Глуглу был без бумажки: значит, Джеймс ее снял… но всё равно лучше зайти в контору и убедиться в этом.

Служанка прокричала снизу, что всё готово, она уходит. Якоб спустился и дал ей новенькую серебряную монету в пять франков, с профилем императора Наполеона в лавровом венке. По ребру монеты шла вдавленная надпись: «Бог хранит Францию».

Глава двенадцатая. Мужское поведение

Альфред с досадой захлопнул книгу и отодвинул ее; впервые ему было жаль потраченных денег. «Антигону» Балланша он купил ради посвящения герцогине Ангулемской. Принцесса недавно побывала в Алосте, устроила смотр войскам герцога Беррийского, посетила фабрики, монастырь, сиротский приют и уехала к дяде в Гент. Альфред видел ее лишь мельком, и всё же его поразило в ней сочетание строгости и изящества, решимости и печали. Гордо посаженная голова на лебединой шее, орлиный нос – и грустные голубые глаза с опухшими веками.

Вся ее жизнь была трагедией. Отрочество, искалеченное Революцией, когда людская жестокость вырывала у нее самых близких людей одного за другим; одиночество, долгие годы изгнания, наконец, триумфальное возвращение на родину – и новое бегство… О принцессе столько говорят, но никто ничего о ней не знает. «Сирота из Тампля», «французская Антигона», «героиня из Бордо», «французская Минерва»… Какими надо обладать достоинством и силой духа, чтобы в семнадцать лет, почти разучившись говорить в одиночном заключении, отказаться от брака с родным братом австрийского императора Франца, давшего ей приют и защиту, потому что он – «враг Франции»! Она уехала в Митаву, где жили тогда Бурбоны, и вышла замуж за двоюродного брата, обрекая себя на бездетность, а после сопровождала дядю Луи Станисласа в его скитаниях, как Антигона своего отца Эдипа. Софокл, несомненно, написал бы прекрасную трагедию, но Балланш!