Проведенное Н. Н. Новосильцевым расследование позволило увидеть, однако, что дело обстояло сложнее: Смагловский вполне целенаправленно поощрял варшавских студентов организовать заговор. Он намеревался собрать группу из 200 человек, что, впрочем, оказалось делом непростым, – шляхтичу удалось склонить на свою сторону лишь шестерых. При этом Смагловский прибег к обману – он уверил друзей, что действует «не сам собою, а принадлежит к обществу коего члены суть: секретарь Сената Немцевич, Роман Солтык, несколько сенаторов, военных, гражданских чиновников», а также, что примечательно, директор театра Л. Осинский[910]
. Главой тайной организации Смагловский называл будущего диктатора Польского восстания И. Хлопицкого[911]. Подтверждая свои намерения, все участники заговора произнесли присягу над «черепом, принесенным из Праги»[912]. Этот жест представлял собой символическое указание на месть, которая должна свершиться над Романовыми за подавление Польского восстания 1794 г.Смагловский предполагал спрятать молодых людей «с оружием за обоями залы коронования»[913]
. Во время церемонии они должны были окружить императорскую фамилию и вынудить императора под страхом смерти согласиться на три условия: возвращение Польше всех присоединенных к России провинций, следование нормам конституции и, наконец, признание права свободного выбора королей[914]. Проект рухнул, когда один из заговорщиков обратился к Ю. Немцевичу, который, как оказалось, не имел об обществе ни малейшего представления. В результате товарищи Смагловского пришли к заключению, что имеют дело со шпионом[915].Интересно, что в более поздних польских эмигрантских текстах заговорщики в ряде случаев были соотнесены с участниками восстания 1830–1831 гг. или даже приравнены к ним. В качестве инициаторов коронационного заговора подобные тексты называли Петра Высоцкого[916]
, члены организации которого напали на Бельведерский дворец в ноябре 1830 г. и едва не убили великого князя Константина Павловича, и известного публициста Адама Гуровского, о котором речь пойдет ниже[917]. При этом участники тайного общества изображались героями, оказавшимися словно «на театре славы всего света»: обсуждая свои планы, заговорщики неизменно размышляли о возможной реакции европейских дворов на задуманное ими предприятие[918]. Так, один из заговорщиков, говоря об убийстве Романовых, задавался вопросом: «Как примет сент-жемский кабинет наше предприятие?»[919]Полученные из Варшавы сведения нимало не обеспокоили Николая – этот заговор в российских источниках не обсуждался сколько-нибудь серьезно. В розыскных документах мотивы В. Смагловского трактовались как следствие воспитания «в началах ложного патриотизма» и игры «воображения»[920]
. В таких объяснениях, впрочем, не было ничего нового – все прошения о помиловании, приходившие из Польши, выглядели подобным образом. Отчасти материалы дела могли убедить Николая в правильности самого решения о коронации: В. Смагловский планировал отдать отобранную у Николая I корону герцогу Рейхштадтскому (Наполеону II) и начать собирание польских земель при активной поддержке Австрии[921]. Один из неудавшихся заговорщиков, студент Воловский, объявил следствию, что общество надеялось, что «Австрия на предстоящем сейме в Галиции провозгласит сего Герцога королем Польским»[922].Расследование дела Смагловского оставалось без существенного движения до середины весны 1830 г. Лишь 8 (20) апреля генерал Д. Д. Курута сообщил императору, что следствие «на сих днях только приведено к окончанию» и скоро будет передано в суд[923]
. К этому моменту император уже находился в состоянии активной подготовки к новой поездке в Варшаву на открытие сейма. Он пребывал в убеждении, что общественный договор, заключенный между ним и поляками, ненарушим[924] и благодарная Польша по-прежнему остается лояльной к своему монарху, который был неизменно верен своему слову и теперь намеревался исполнить очередное обещание и созвать представительство. Он полагал, что определился с главным, и болтовня мальчишек его не тревожила.5.4. Через год: Николай I на польском сейме 1830 г
Открытие польского сейма было главной, но не единственной задачей очередной поездки императора в Варшаву. Назначив «вояж» на май – июнь 1830 г., Николай I одновременно решал вопрос с празднованием годовщины своей коронации в качестве польского короля и 15-летия создания Царства Польского. Оба события имели значение для позиционирования власти императора в польских землях, но не были интегрированы в более широкий имперский контекст, а значит, не имели никакого отношения к выстроенной в России системе коммемораций. Вспоминать о них, в сущности, можно было только в Варшаве.