Последний рубеж

Перед Мэри светила заправленная бензином снарядная гильза, стоявшая на столе рядом с подробной картой Новороссийска и бросавшая в стороны дрожащее пламя. У другого конца стола, склонившись над картой, сидел Георгий Никитич. На его лице причудливо изгибались тени от оранжевых бликов.

– Вроде бы всё, Эндель… – устало проговорил каперанг, отодвигая в сторону подробный конспект задачи будущему разведчику. – Ты всё запомнил правильно. Теперь от тебя многое зависит. Прошу только об одном: вернись живым. Каждое твоё слово будет для нас дороже золота, потому что позволит спасти сотни и тысячи жизней.

– Я понял вас, – устало ответил Мэри. – Разрешите идти?

Холостяков внимательно посмотрел на бойца и тихо сказал:

– Позволь задержать тебя ещё на один короткий разговор, а потом пойдёшь. Уже не по карте и разведке, а так просто, чтобы ты ещё кое-что знал.

Каперанг встал из-за стола, жестом пригласил Энделя пересесть на маленький диван, находящийся в углу кабинета, и принёс к низкому столику, стоящему рядом с ним помятый медный чайник. Холостяков налил в две медные кружки горячий чай, аккуратно пододвинул одну к Мэри и сказал:

– Угощайся.

Эндель поблагодарил и вопросительно посмотрел на командира. Тот не спешил начинать, сосредоточенно отпивая чай маленькими глотками.

– Ты знаешь, – наконец медленно выговорил Георгий Никитич, – война застала меня в Севастополе. Мы тогда только переехали в новую квартиру, и нам не успели провести телефон. Когда объявили тревогу, до нас не смогли дозвониться. Меня разбудили соседи и передали приказ срочно явиться в штаб. Я сломя голову побежал по набережной, уже догадываясь, что бегу на войну, но не имея ни малейшего представления, с кем именно. Сперва подумал – с англичанами. Оказалось, с немцами.

Холостяков отхлебнул ещё и продолжил:

– Тогда, в самом начале войны, нам казалось, что вермахт – это армия враждебного нам, но одинакового по своей культуре государства. Мы просто не понимали, кто идёт на нас и убивает наших людей. Мы наивно считали, что идут такие же люди, как и мы, просто одетые в другую форму и говорящие на другом языке. Мы думали, что они всего лишь выполняют преступный приказ, что, как и мы, не хотят крови и разрушений, что при виде невообразимого числа жертв они всё осознают, и с ними можно будет договориться, остановить весь этот кошмар.

Георгий Никитич отпил большой глоток и тяжело вздохнул.

– К сожалению, мы очень поздно поняли, кто такие фашисты. Тебе предстоит пройти сквозь настоящий ад, Эндель. У немцев ты увидишь очень страшные вещи. Нормальные люди на такое неспособны. Сам бы я отдал полжизни, чтобы не видеть этого зверства. Фашистская орда – скопище уголовного сброда и последних ублюдков. То, что они делают, выходит за всякие пределы человеческого разума. Это неподдающаяся никакому объяснению смесь садизма, жадности и тупой скотской жестокости. Забудь всё, что ты видел на допросах. Здесь, в плену, фашисты становятся жалкими, заливаются слезами, визжат от страха и бьются в истерических припадках. Под стволами наших автоматов они скулят, как шакалы, рассказывая о своих пожилых родителях в Берлине или в Вене. Дрожащими руками трясут фотографиями жён и детей, а потом умоляют о пощаде, целуя наши сапоги. Но всё это здесь, в плену. А когда их много и перед ними безоружные люди, фашисты совсем другие – беспощадные, наглые и весьма гордые собой. Они считают себя очень культурными и просвещёнными, потому что у них есть острые бритвы и дорогие авторучки. Этими бритвами фрицы отрезают носы и уши детям и старикам, а ручками записывают их количество. И ты идёшь в самое логово этих скотов, Эндель…

Мэри внимательно посмотрел на Холостякова и тяжело вздохнул.

Каперанг продолжил:

– Они глумятся над слабыми и убивают их не потому, что видят в этом необходимость, а для удовольствия. Каждую секунду на твоих глазах будет литься кровь невинных жертв, а в ушах будут стоять их предсмертные крики. Тебе очень захочется наплевать на всё, схватить оружие и крошить без разбора этих тварей, лишь по ошибке выглядящих как люди, пока пуля не оборвёт и твою собственную жизнь.

Холостяков выдержал паузу и медленно произнёс: