Последний рубеж

Согласно легенде, он, рядовой вермахта Рудольф Шнайдер, чудом вырвавшийся из партизанской засады у Волчьих ворот, пытался пробраться обратно в Новороссийск, но наткнулся на отряд красноармейцев и попал в плен. Сегодня вечером ему удалось обмануть охранников, забрать их оружие и убежать. В результате погони и завязавшейся перестрелки он убил преследователей, но сам был тяжело ранен. Не сумев добраться до города, обессилел и остался лежать на узкой горной дороге, где его, по расчётам организаторов операции, должен подобрать отряд немецких разведчиков.

– Фрицы точно там пройдут? – в очередной раз спросил у партизана Холостяков. На сердце у него таилась тревога, хотелось быть уверенным в каждой мелочи.

– Не беспокойтесь, товарищ каперанг! – весело ответил приземистый бородатый мужичонка неопределённого возраста, одетый в рваный грязный ватник, перетянутый обшарпанным армейским ремнём. – Фашисты – они же, сами знаете, народ такой – часы сверять можно. Мы их повадки уже как свои повыучивали. В десять с четвертью вечера будут на той тропе как штык. Вот увидите…

Солнце тем временем глубоко провалилось за горизонт. По лесу расползалась немая мгла. Молодой месяц матово бледнел скупым отблеском за лохматыми тучами. В его безжизненном свете деревья и камни потеряли привычную очерченность. По бокам тропы извивались ажурные тени корявых веток, резко врезавшихся в ночной сумрак. В низко нависшем тёмном небе холодно сверкали алмазным блеском звёзды.

Эндель не отрываясь смотрел на них, ловя себя на мысли, что только здесь, на войне, среди бесчисленных страданий, в нескончаемом потоке невероятной человеческой боли, перед лицом смерти он сумел увидеть эту простую красоту, всегда доступную глазу. Почему не замечал её раньше? Неужели в мире есть более важные дела, ради которых можно не видеть этого необъятного ночного неба, не удивляться его беспредельности, не понимать истинной сути человеческого счастья? Ведь подлинная радость не достигается победами в войнах, не приобретается вместе с богатством, не утверждается незыблемой правотой. Она существует всегда, везде и во всём – так же, как это безбрежное бархатисто-чёрное звёздное небо. Ради чего людям убивать и грабить друг друга? Зачем они пытаются отнимать у других то, что у них самих есть? Только потому, что в своей вечно беспокойной и суетливой жизни они не находят времени заметить прекрасное?

Резкий удар о камни и острые узлы древесных корней оборвал его мысли. Партизан показал, что здесь нужно остановиться, и уставшие красноармейцы, не рассчитав силы, резче чем стоило опустили носилки на землю. От неожиданной боли Мэри застонал, но оказавшийся рядом Холостяков быстро зажал ему рот ладонью.

– Извини, Эндель. Потерпи, не выдавай нас! Недолго осталось… – сказал он шёпотом.

Подавив стон, Мэри судорожно кивнул забинтованной головой, и Холостяков убрал руку.

– Десять минут у нас есть, но не больше, – торопливо шепнул партизан. – Советую не копошиться…

Врач подскочил к Энделю, распахнул санитарную сумку и вытряхнул на землю инструменты. Быстрыми движениями острого скальпеля он принялся спарывать с ран заблаговременно намоченные, чтобы не присыхали к телу, бинты. Когда доктор закончил, один из бойцов протянул бутылку с заготовленной накануне кровью. Врач залил ею штанину брюк немецкой униформы Мэри в том месте, где была свежая рана в ноге, довольно обильно нанёс на светлые волосы на правом виске возле сымитированного ранения в голову, испачкал остатками ладони.

– Вроде натурально, как думаете? – спросил он спутников.

– Сойдёт. Кто там в темноте будет разбирать? – бросил партизан и, внимательно к чему- то прислушавшись, добавил:

– Лучше поторопиться.

Врач начал поспешно сгребать инструменты, бинты и пустую бутылку в сумку. Красноармейцы быстро, стараясь не шуметь, переложили Энделя на землю и утащили носилки далеко в заросли леса. Партизан, приложив палец к губам, нетерпеливо замахал, давая понять, что остальным пора убираться с тропы.

Георгий Никитич бросился вслед за врачом в сторону, куда указывал партизан, но в последний момент остановился и в растерянности ощупал грудной карман своего кителя.

– Чёрт бы меня побрал! – выругался он громким шёпотом. – Удостоверение!

Холостяков круто развернулся и побежал обратно, на ходу вытаскивая из кармана немецкое удостоверение личности. Присев у распластанного на сырой холодной земле Мэри, каперанг стал расстёгивать нагрудный карман его кителя, но тот не поддавался. В это время где-то вдалеке, ниже по склону, послышались медленные шаги и зашелестели ветки деревьев. Холостяков быстро расстегнул верхние пуговицы кителя и попытался засунуть удостоверение во внутренний карман, но помешал лежащий там сложенный пополам бумажный конверт. Он вытащил его. На нём не было никаких надписей и отметок.

– Что это ещё такое, твою мать?! – гневным шёпотом спросил каперанг Энделя, тряся у него перед носом тускло белеющим в лунном свете конвертом. – Я же чётко сказал: никаких писем!