Последний рубеж

Мэри почувствовал, что проснулся, но ещё не открыл заплывшие от недавних побоев глаза. Накануне обессилевший и уставший, с кровоточащими ранениями, которые нестерпимо жгло от солёной воды, с трудом увернувшийся в открытом море от нескольких пересёкших его путь немецких катеров, он всё же доплыл до казавшегося недостижимым восточного берега Цемесской бухты и, рыдая от счастья, выполз на холодные камни.

Что было дальше, Эндель не помнил – похоже, надолго потерял сознание. Очнулся лишь в помещении, куда его на носилках принёс отряд противодесантной обороны, наткнувшийся на лежащее на окровавленной гальке тело, подававшее слабые признаки жизни.

Первое, что он увидел, придя в сознание, лёжа на узкой кровати, была брошенная на стул немецкая форма. В ней Мэри добрался до берега. Обстановку комнаты, смутные очертания которой еле проступали в полумраке, разобрать было сложно – крошечная, тускло мерцающая лампочка на потолке не справлялась с тьмой, сгустившейся по углам. Сквозь небольшое оконце с заваренными крест-накрест толстыми прутьями брезжило красное, как кровь, закатное солнце. Его багровый свет, преломляясь в мозаике забрызганных дождевой водой грязных стёкол, разбрасывал по узкому подоконнику причудливые тени.

«Всё-таки выжил! – с облегчением выдохнул Эндель. – Добрался до своих. Что может быть лучше?» И, убаюкиваемый сладкими мыслями, он вновь начал погружаться в приятную полудрёму, ощущая, как затихают озноб и боль в ранах…

Уснуть, однако, не удалось. Толстая железная дверь, громко лязгнув тяжёлым металлическим замком, медленно открылась с отвратительным режущим звуком ржавых петель. В ярком потоке света, хлынувшем из коридора, Мэри увидел несколько крупных теней. Кто-то, гулко стуча сапогами по дребезжащему полу, вошёл в комнату. Эндель сразу распознал форму НКВД, плотно обтягивающую рослую плечистую фигуру.

– Эй, фриц, или как там тебя? – небрежно, как будто насмехаясь, заговорил вошедший, пристально всматриваясь в глубь помещения и, видимо, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. – Шнель, как говорится, хенде хох. Живой ты тут ещё?

– Живой! – обрадованно воскликнул Мэри. – Я не немец. Меня послали в Новороссийск на разведку…

– А-а, по-русски, значит, говоришь… – оборвал Энделя солдат, похоже, совсем не обратив внимания на его слова. – Проснулся уже? Идти можешь? С тобой побеседовать хотят. Собирайся!

Мэри медленно, с трудом превозмогая боль и головокружение, поднялся с кровати и стал натягивать на себя ещё влажную немецкую форму. Едва он переступил порог, несколько человек скрутили ему руки и защёлкнули на запястьях наручники.

– Это точно лишнее, – попытался слабо возразить Эндель, – я же объясняю…

– Там будешь объяснять! – рявкнул один из конвоиров и, резко толкнув его стволом автомата в спину, прикрикнул. – Давай пошёл, гнида, пока не пристрелил!

Пустынные улицы заливала тишина вечерних сумерек. В тёмно-лиловом небе за рассеивающимися тучами скатывалось к горизонту ослабевшее солнце. Из последних сил пронизывая уже плотно наброшенное на округу сумрачное покрывало, оно отсвечивало на бескрайней поверхности моря тускло блестевшим серебром. Прохладный воздух, тянувшийся вдоль берега напористым потоком, как ледяная вода, обтекал измождённое тело Мэри, которого вновь начало знобить.

Его привели к незнакомому серому, ничем не примечательному зданию и грубо втолкнули в просторный, более чем добротно обставленный для военного времени кабинет. За широким дубовым столом, устало развалившись в высоком кожаном кресле, сидел пожилой полковник. Он внимательно изучал разложенные перед ним документы и, казалось, не обратил никакого внимания, что к нему, широко распахнув двери, вошли несколько человек.

– Задержанный немецкий разведчик по вашему приказанию доставлен! – бойко отчеканил разбудивший Энделя боец, небрежно поднося ладонь к козырьку фуражки.

Полковник сделал в бумагах последние пометки остро отточенным карандашом и, деловито сдвинув их в сторону, жестом приказал посадить арестованного. Конвойные поставили возле стола непонятно откуда возникший стул и бесцеремонно вдавили в него обессилевшего Мэри, который не слишком расторопно, по их мнению, исполнял команды.

– Моя фамилия Буров… – неспешно начал полковник, доставая из ящика стола толстую замшевую папку. – А вы, надо полагать, Эндель Мэри из почти полностью уничтоженного по глупости Холостякова триста пятого батальона?

Задав вопрос, он улыбнулся, но Эндель, глядя на его равнодушное лицо, понял, что это была не настоящая улыбка – просто приоткрытый рот с растянутыми в стороны губами, оскалившими мелкие зубы.

– Так точно! – ответил Мэри. – Но здесь какая-то ошибка, товарищ полковник. Меня арестовали…

– Это мы сейчас выясним… – холодно прервал Буров. – Я с самого начала наблюдаю за твоими похождениями, боец, и, боюсь, тебе придётся очень хорошо потрудиться, чтобы я поверил в ошибку.

– Что за ерунда, чёрт возьми?! – изумился Эндель. – Мне было дано задание, и я его выполнял. Отпустите меня, я не шпион!