Последний рубеж

Пока одна группа куниковцев, как стали называть себя десантники, в полной амуниции с оружием и снаряжением бросалась с деревянных макетов катеров в обжигающе холодную воду Геленджикской бухты и рвалась к берегу, ведя огонь и швыряя вперёд настоящие – только без металлических рубашек – гранаты, другая – уже карабкалась с завязанными глазами – подготовка к ночной атаке – на крутой скалистый берег, подобный тому, что им предстояло отбить у врага в Новороссийске, третья – в это время отрабатывала приёмы самбо на берегу, четвёртая – училась обезвреживать немецкие противопехотные мины, пятая – разбирала и собирала на скорость трофейные немецкие пулемёты, автоматы и карабины различных модификаций.

Куников добивался, чтобы посадка всего отряда на катера занимала не больше пятнадцати минут, а высадка с полным вооружением укладывалась в две. И ему это почти удалось. Майор также требовал, чтобы каждый из подчинённых ему людей, включая медиков и радистов, владел любым оружием, какое было в отряде.

Из практических соображений Цезарь убедил Георгия Никитича переодеть морских пехотинцев из чёрных фланок с синими гюйсами и бескозырками в стёганые ватные куртки и шапки-ушанки, в которых они тренировались с наступлением холодов. В такой одежде было проще карабкаться по скользким скалам под дождём и снегом – никогда не знаешь, что именно преподнесёт непостоянная черноморская зима, укрываться в сырых холодных расщелинах и вести рукопашный бой. Облачённые в грязные промокшие ватники, бойцы отряда особого назначения теперь больше напоминали не морскую пехоту, а спустившихся с горных перевалов партизан, однако внимательный взгляд сразу мог различить под верхними расстёгнутыми пуговицами сине-белые полосатые тельняшки, с которыми бойцы категорически отказались расставаться.

Со свойственной ему дотошностью и пристальным вниманием к мелочам Куников лично участвовал во всех тренировках и практических занятиях, будь то самбо или метание гранат, чем быстро снискал себе доверие и уважение каждого солдата.

В редкие минуты свободного времени он проверял состояние дел не только в отряде, но и в других частях, с которыми предстояло взаимодействовать. Почти ежедневно Цезарь бывал у Сипягина, внимательно изучая скудные ресурсы «тюлькиного флота» и выискивая возможности их наращивания. Оба спокойные и доброжелательные – с крупными чертами выразительных лиц – и даже родившиеся в один день – 23 июня, они неторопливо обходили катер за катером, тщательно исследуя их внутренности и механизмы, на ходу делая необходимые чертежи.

Многие часы Куников проводил на батарее Зубкова, расположенной на горе Высокой, с которой в точном соответствии с её названием превосходно просматривалась вся береговая линия захваченного немцами города, включая Станичку. Склонившись над картами и расчётами с логарифмической линейкой и карандашом в руках, Цезарь скрупулёзно, с точностью до минут и секунд, высчитывал время, отводимое его отряду на высадку и на каждый последующий бросок в глубь вражеской территории.

Ранним утром 3 февраля Куников вывел десантников на заключительную тренировку. На этот раз не было ни изнурительных марш-бросков, ни прыжков в ледяную воду, ни приёмов рукопашного боя – ничего из того, что стало привычным в распорядке дня отряда в течение последнего месяца. Десантники поднялись на вершину отдалённой горы, чтобы посмотреть с неё на раскинувшийся в туманной дали Новороссийск. Майор чувствовал, что бойцам нужно увидеть его, чтобы лучше понимать, куда они пойдут уже сегодняшним вечером.

С высоты птичьего полёта город казался совсем крошечным. Нельзя было различить ни слившихся воедино улиц, ни отдельных домов. Однако каждый из стоявших на вершине горы бойцов и так прекрасно представлял себе, как выглядит Новороссийск. Слишком много им пришлось оставить русских городов, которые до сих пор стонали и кровоточили под фашистскими сапогами. Поэтому никто не питал надежд, что Новороссийск в длинном ряду таких городов мог выглядеть как-то по-другому – что обугленные руины обрушившихся домов не перегораживают когда-то просторные светлые улицы и что раскрошенный булыжник, выбитый из перепаханной взрывами мостовой, не валяется в беспорядке на детских игровых площадках.

Новицкий сразу же нашёл глазами почти невидимую среди почерневших квадратов родного города Октябрьскую площадь, на которой где-то вдали, совсем неразличимая глазу высилась массивная башня из серого крымского известняка – его дом. Из него Андрей ушёл полтора года назад, в последний раз обнявшись с семьёй.

«Что с ним сейчас? Как и все остальные дома, он, конечно, покрыт длинной сетью кривых широких трещин в раскрошившихся от взрывов стенах. В проёмах сиротливо болтаются на ржавых скрипучих петлях изрешечённые пулями двери и оконные рамы без стёкол. Шатающий их ветер разносит по разгромленным изуродованным улицам тяжёлый запах разложения, исходящий от почти целиком утонувших под снегом, землёй и пеплом обезображенных трупов…» – думал Новицкий.