Последний секрет

– Фрукты, сладкий дар Бога! Этот эпизод доказывает, что Бог задумывал нас как существ, охотящихся за удовольствиями. Еда – не автоматическое действие. Не будь в еде вкусового удовольствия, разве стали бы мы так утруждаться: лазить на верхушки деревьев за плодами, а потом гнуться в три погибели, занимаясь посевом, поливом, сбором урожая?

Миша ведет их к другим библейским скульптурам – с участием Ноя и его детей.

– Не будь в любовном акте удовольствия, разве пришло бы мужчине в голову прилагать столько усилий на соблазнение женщины, принуждение ее к раздеванию и к согласию на прикосновения? А она сама стала бы терпеть проникновение?

Скульптуры становятся все более вольными. Исидор и Лукреция проходят мимо рисунков со средневековыми сценами.

– Вопреки принятым представлениям, – комментирует Миша, – человек прошлого относился к своим удовольствиям легче, чем современный человек. На Западе раскол произошел ориентировочно в XVI веке. Религиозные войны и излишняя стыдливость при переходе христиан к протестантизму заставили людей соблюдать дистанцию. Средние века, которые мы по прихоти историка Мишле считаем мрачной эпохой, на самом деле были гораздо чувственнее Ренессанса. Вплоть до XVI века секс считался нормальной естественной потребностью.

Миша указывает на картину с изображением кормилицы.

– У некоторых кормилиц была привычка раздражать половые органы младенцев для их успокоения и убаюкивания. Прошло немало времени, прежде чем мастурбацию стали считать причиной болезней и даже безумия. Для борьбы с эрекцией в буржуазных семьях считалось хорошим тоном надевать на крайнюю плоть железное кольцо.

Он демонстрирует соответствующие приспособления. Лукреция замечает, что они снабжены направленными внутрь шипами.

– Когда-то во многих французских городах бургомистры финансировали открытие публичных домов для «уравновешивания сограждан и наставления молодежи».

На гравюрах изображены злачные места изнутри.

– Монахи не были обязаны соблюдать воздержание, им запрещался только брак, чтобы не разбазаривать церковную собственность.

Далее следуют сцены в общественных банях.

– В парилках, построенных в центре городов, мужчины и женщины мылись обнаженными. С целью дискредитации этих заведений Церкви придется объявить их рассадниками холеры и чумы. К 1530 году все они будут окончательно закрыты.

Миша указывает на одну из гравюр с изображением широкой кровати:

– Люди спали голыми, чаще всего всей семьей. Ширина кровати позволяла укладывать туда также слуг и случайных гостей. Есть подозрение, что тела соприкасались, по крайней мере для тепла. Только в XVI веке появляется первый элемент, отрицающий удовольствие, – ночная рубашка.

Он демонстрирует старинную сорочку:

– Из-за этой бесполезной одежды люди теряют привычку спать обнаженными, соприкасаться, гладить и ласкать друг друга. Герцогиня Бретонская записала, что для любви у дворянок были ночные рубашки с вырезами на уровне лобка. Вокруг этой дыры вышивали благочестивые сюжеты. Вместе с ночной рубашкой приходит целомудрие, а потом и стыд обнажать тело! Люди даже принимали ванну и мылись в рубашках. Каждый сам по себе, в собственной кровати и в ночной сорочке.

Далее вниманию экскурсантов предлагаются вилка и носовой платок:

– В те же самые времена грянули еще две антиэпикурейские катастрофы: носовой платок и вилка. Первый не давал прикасаться к собственному носу, вторая – к еде. Осязание лишалось смысла. Удовольствие превращалось в табу.

Они задерживаются перед литографией: древнеримская арена, львы рвут на части святого.

– А это противоположный лагерь. Там тоже давно не сидели сложа руки. Противоположность эпикурейству – стоицизм.

Это слово Миша произносит с неприязненной гримасой.

– Стоик извратил поиск удовольствия. Эпикуреец желает удовольствия здесь и сейчас. Стоик воображает, что боль в настоящем гарантирует гораздо больше удовольствия в будущем. Чем сильнее он страдает сейчас, тем выше его убежденность, что завтра он будет вознагражден. При всей иррациональности такова драма человеческой извращенности.

Миша подводит гостей к фотографии горы, на которой стоит мужчина, демонстрирующий отмороженные пальцы.

– Зачем, по-вашему, совершает свой подвиг альпинист, покоряющий Эверест? Ему холодно, он мучается, но терпит, потому что думает, что потом обретет горы любви. Как же я презираю героев!

– Некоторые геройствуют из романтических побуждений, – подает голос Лукреция.

– Романтизм – высший аргумент, узаконивающий антигедонизм. Невозможная любовь – это, может, и романтично, но я предпочитаю любовь реальную. Слыша от девушки «нет», я перехожу к следующей. Будь я Ромео из пьесы Шекспира, я бы заранее уловил проблемы, которые возникли бы с семейкой Джульетты, и во избежание лишних хлопот стал бы волочиться за другой.

– Вы не любите стоиков, не любите героев, не любите романтиков – короче, вам не по сердцу все, о ком слагают красивые легенды, – подытоживает Лукреция.