Последний шаг

— «Дейв Митфорд подождал, пока я приду в себя, потом извлек из кармана конверт. Прежде чем вручить его мне, он предупредил, что я должна прочитать письмо в его присутствии и затем вернуть. На конверте не было никакого адреса. Я открыла его. Сразу же узнав почерк Кодруца, я разрыдалась. Сэфтика из соседней комнаты услышала мои рыдания и вошла узнать, что случилось. Я подала ей знак оставить нас. Слезы застилали глаза, когда я читала, как Кодруц молил простить его за все страдания, причиненные мне и семье. «Но, — писал он далее, — я не мог поступить иначе, у меня не было выбора. Я всегда ставил интересы нации выше личных интересов или интересов семьи; все случившееся и то, что может случиться впредь, — это неотъемлемая часть благородного риска, связанного с избранной карьерой». В память врезались слова из письма: «Любимая мама, я на коленях прошу у тебя прощения. Я жив, мама, и это залечит твои раны… Но никто из семьи не должен знать обо мне. Отсюда, где я теперь нахожусь, я буду заботиться о тебе. Целую тебя. Кодруц». Внизу страницы была еще приписка: Кодруц предупреждал, что после прочтения письмо надо вернуть тому, кто его доставил. Я несколько раз перечитала письмо — мне не хотелось расставаться с ним. Потом господин Митфорд сжег письмо на огне зажигалки. Некоторое время он еще оставался у нас, а уходя, обещал помощь, чтобы нашей семье было хоть немного легче переносить послевоенные тяготы».

Заметив, что Фрунзэ хочет что-то сказать, полковник Панаит остановил его:

— Как видите, дневник порадовал нас не одним сюрпризом. Нет смысла прерывать чтение нашими комментариями, которые в конечном счете оказываются бесполезными. Например, если судить по этой последней записи, можно сделать вывод, что послание Кодруца, дошедшее до нас через двадцать лет, не представляет никакого интереса… Не исключено, что далее — не знаю, через сколько страниц, — мы узнаем, как Ангелини снова поставили к стенке и расстреляли. Так что никаких комментариев до конца чтения. Продолжайте, капитан!

— «Двадцатое октября тысяча девятьсот сорок пятого года. Посыльный принес сегодня довольно большой пакет. Он сказал, что это от одного иностранного туриста, остановившегося в гостинице «Атене-Палас». Как его зовут, он не знал. Я, конечно, подумала, что посылку прислал Дейв Митфорд. Развернув пакет, я увидела коробку, наполненную деликатесами от шоколада до молочного порошка. И все продукты американские. В наше голодное время посылка кажется настоящим благодеянием.

Двадцатое ноября тысяча девятьсот сорок пятого года. Тем же путем я получила еще одну посылку. Ни визитной карточки, ни записки от благодетеля не прилагалось. Тот же посыльный сказал: «От иностранного туриста, остановившегося в «Атене-Палас». «От того же самого?» — спросила я. «Нет, от другого», — последовал лаконичный ответ.

Двадцатое декабря тысяча девятьсот сорок пятого года. Я была уверена, что к рождеству Кодруц сделает мне сюрприз. Господин Дейв Митфорд снова посетил меня. Я очень обрадовалась. Он мне сказал, что пробудет в Румынии несколько дней, что газета, в которой он работает, поручила ему написать серию репортажей о голоде в Румынии и об американской помощи. Я не дала ему закончить, у меня другое наболело: я ожидала весточки от Кодруца. Он с радостью вручил мне письмо. Кодруц желал нам счастья по случаю рождества и Нового года. Я поцеловала каждую строчку письма. Кодруц написал немного, но подавал мне надежду, что в один из дней мы увидимся… Однако о «последнем желании» он даже не упомянул, и это меня удивило. Он не писал, что мне делать дальше с конвертом: то ли хранить его, то ли уничтожить? Я спросила господина Митфорда, не могу ли и я написать сыну несколько строчек. В то время как письмо Кодруца догорало в пепельнице, журналист объяснил, что в этом отношении ему не дали никаких указаний и что поэтому он не может пока взять от меня ни одной строчки. Он ушел, оставив меня более спокойной, чем в прошлый раз. Через час я получила пакет с продуктами с традиционным пожеланием счастливого праздника и без всякой подписи.