Последний вечер в Монреале

– Ну, я тоже считаю, что так нельзя поступать. Но, может, есть шанс вернуться через неделю или две, когда он угомонится. Как вы расстались?

– Я пожелала ему сдохнуть, – призналась Микаэла.

Он, кажется, не расслышал. В ее взгляде было что-то напоминающее ему бывшую жену. Он помакал ломтик хлеба в суп и съел, не глядя на нее.

– Послушай, – сказал он, – у меня тоже есть новости. Я продаю дом. Завтра придет оценщик.

– Что? Почему?

– Мне нужны деньги, – ответил Кристофер, – откровенно говоря.

– У тебя же есть работа.

– Есть. Фотографировать людей, сидя в машине, главным образом. Но мне нужно уехать, поэтому я на время ухожу с работы.

– У тебя есть сбережения? – спросила она.

– Были.

– А где мы будем жить?

– Ну, я буду в разъездах, а ты подыщешь себе место. Поживешь самостоятельно где-нибудь ближе к центру?

– Но я только что осталась без работы.

На это ему нечего было ответить.

– Под разъездами ты имеешь в виду слежку за Лилией? – продолжила она.

– Да. Дело не закрыто.

– А как же аванс? Ты говорил, что всегда выплачивают аванс, когда занимаешься слежкой.

– Он давно потрачен. Контракт истек.

– Я чего-то не понимаю, – сказала она.

Он на мгновение поднял глаза, затем уперся взглядом в суп. Она заставляла его чувствовать себя неловко. Он протянул левую руку и раздраженно пробежал пальцами по гладкой рукояти своей трости, прислоненной к стене.

– Чего именно? – Он приподнял стакан с водой на несколько дюймов, передумал и снова поставил на стол, поправив салфетку на коленях.

– Почему ты все еще выслеживаешь ее?

– Она похищенный ребенок, – сказал он. – Вот почему.

– Похищенный ребенок? Ты знаешь, сколько ей лет?

Он проглотил ложку супа и вдогонку отпил воды. Поставил стакан на стол и потом большим и двумя другими пальцами осторожно сдвинул его влево.

– Конечно, я знаю, сколько ей лет, – ответил он тихо, не отрывая глаз от стакана. – Я знаю о ней почти все.

– Она на два месяца старше меня. Ты знаешь, сколько мне лет?

Ложка супа зависла на полпути к его рту; он опустил ее в тарелку и коснулся губ кончиком салфетки.

– Ты же моя дочь, – сказал он.

– Очень странно, – тихо продолжала Микаэла, – что ты преследуешь двадцатидвухлетнюю женщину до самого Чикаго. Ее похитили давным-давно, ведь так?

– Не надо, – прошептал он.

Ему хотелось объяснить ей: запонка, найденная на полу в то утро, галстук на дне шкафа, взгляды, которые Элайн иногда бросала на него, когда он ложился спать ночью, исполненные такого презрения, словно он не способен был разыскать даже потерянный носок, куда уж там ребенка, но его вдруг осенило, что прошло уже много лет.

– Ты гоняешься за ней с тех пор, как нам обеим исполнилось одиннадцать лет, – упрямо продолжала Микаэла. Она чувствовала, что говорит дерзкие и опасные вещи, кроме того, она была нетрезва, она понимала, что стоит замолчать, но не могла. – А теперь она уже давно не ребенок. Это не отменяет преступления, но если ты хочешь его раскрыть, ты должен гоняться за ее отцом, разве не так?

Он промолчал. Челюсти работали вхолостую. Лицо медленно багровело.

– Ты должен гоняться за отцом Лилии, – сказала она, – если только ты не одержим ею. Почему бы тебе не признаться?

– Признаться в чем? – прохрипел он.

– В том, что ты хочешь ее трахнуть, – выпалила Микаэла.

То, что последовало, трудно было предвидеть. Ведь он ни разу и пальцем ее не тронул. А тут стакан стремглав вылетел из его рук, будто сам собой; он не помнил, как решился швырнуть его. Кристофер следил за его траекторией, словно в замедленной съемке, за линией полета, которая все явственнее тянулась к девушке, за пересечением ее лба с краешком стакана и за тем, как она упала с грохотом навзничь. В руке он сжимал трость, но не мог вспомнить, когда до нее дотянулся; он обошел стол и увидел, что она лежит на полу, неподвижная и бледная, на опрокинутом стуле, с окровавленным лбом. В тот миг он видел лишь свет и цвета: свое расплывчатое отражение в окнах гостиной на фоне темной синевы вечера, отсверки люстры в осколках стекла и брызгах воды. Он остолбенел от шока. Отшатнулся, коснулся стены и сполз на пол; вцепился в трость обеими руками так сильно, что побелели костяшки пальцев. Гостиная заходила ходуном, как лодка в бурном море.

Когда он открыл глаза, она, пошатываясь, поднималась на ноги; ее лоб кровоточил; ее качнуло, она схватилась за край стола. Она тихо ругнулась и сплюнула ему под ноги. Как лунатик, вышла из комнаты, заваливаясь вправо. Хлопнула дверь. Он услышал, как она упала на гравий, как удаляются ее нетвердые шаги. Потом воцарилась тишина. После ее ухода комната перестала вертеться, но все было слишком ярко. Он долго сидел, не шевелясь, глядя, как свет преломляется в битом стекле и пролитой воде, на сверкающей рукоятке ее суповой ложки и на полировке ее стула, опрокинутого на спинку, в крови, размазанной по паркету на месте ее падения.