Послеполуденная Изабель

Мой дорогой Сэм,

поздняя осень в Париже. Надвигающаяся тьма. И я скучаю по тебе.

Мои новости скупы. Эмили спит по ночам. Постоянно улыбается. Все говорят мне, что у нее очень счастливое лицо. Я согласна. Но в самые мрачные моменты задаюсь вопросом: надолго ли она сохранит эту вечную улыбку, когда в ее жизнь постучится реальность? И уже в школе она узнает, какими злыми бывают другие девочки.

Но, как я уже сказала, это мои депрессивные эпизоды. Впрочем, они случаются все реже. По мере того как все больше электричества закачивают мне в мозг. У меня был срыв через несколько недель после твоего отъезда. Ужасные мысли о детоубийстве вернулись. Шарль нашел меня на нашей кухне посреди ночи, я снова билась головой об пол в попытке заглушить безумные патологические голоса внутри. Меня поместили в больницу на четыре недели. Подвергли еще более интенсивной электрошоковой терапии. Я потеряла кратковременную память больше чем на месяц. Мне позволили выздороветь. Я обнаружила, что тоскую по тебе еще сильнее, и отчасти это вызвано последствиями лечения… но и ностальгией по всему, что связано с тобой, с нами.

Вот почему я с таким нетерпением отсчитывала дни до августа, до твоего приезда и возвращения в твои объятия.

А потом пришла твоя телеграмма.

Ревную ли я к той женщине, с которой ты сейчас?

Безусловно.

Чувствую ли я себя так, будто потеряла кого-то, к кому до сих пор испытываю глубокую, искреннюю любовь?

Безусловно.

Не слишком ли я экспрессивна… то, что вы, американцы, называете «душа нараспашку»?

Пожалуй.

Но это так.

Карты на стол… опять же, как говорите вы, янки.

И если уж о картах на столе… Хотя ты толком не рассказал, что происходит – кто она, насколько это серьезно (впрочем, отмена поездки в Париж говорит обо всем), – я была охвачена самым глубоким сожалением, когда прочитала телеграмму и поняла: его сцапали (как знала с самого начала, что это произойдет рано или поздно).

Не знаю, что еще сказать. Разве что, я не виню тебя за то, что ты отказался от меня. Потому что я не дала тебе никакой надежды. Потому что – и я это вижу сейчас – застряла в собственном заточении, скорее в роскошном тупике, чем в тюрьме. И да, я пишу это поздним вечером в своем кабинете дома, за закрытыми дверями, чтобы Шарль не слышал, как я печатаю. И, закончив письмо, я положу его в конверт, не читая, надпишу твой адрес, надену пальто и поспешу к ближайшему почтовому ящику, чтобы отправить письмо, прежде чем у меня будет возможность перечитать его и передумать.

Je t’aime… и, пожалуйста, не говори мне ничего о ней в ответном письме. Даже при том, что я хочу знать все.

А если ты передумаешь и все-таки сможешь приехать в Париж…