Послеполуденная Изабель

Можно ли сказать, что меня несколько ошарашило это письмо?

Если повторить вслед за ней:

Безусловно.

Задавался ли я вопросом: теперь, когда я столкнулся с любовью, Изабель испытывает что-то вроде запоздалого сожаления, упустив меня?

Будь я все еще одинок и пылал бы страстью к ней, баланс сил был бы другим? Держала бы она меня по-прежнему на удобном расстоянии, готового примчаться по первому зову? Или мои изменившиеся обстоятельства внезапно высветили проблему ее собственных обстоятельств, ее собственного выбора?

А еще письмо Изабель заставило меня задуматься о моих отношениях с Ребеккой. Я знал, что абсурдно рассуждать об этом упрощенно: «или – или». Но впервые Изабель намекала на то, что хочет чего-то большего, чем наши предвечерние часы. Но и это, я чувствовал, было связано с тем, что я стал недоступен. И, хотя какая-то моя часть по-прежнему страдала и тосковала по ней, более рациональная половина предупреждала: ты тоже реагируешь на то, что недоступно, и так было всегда.

Разумеется, я ничего не сказал Ребекке об этом письме. И, когда спустя несколько дней она приехала навестить меня, и мы тотчас рухнули в постель, и секс был таким же бурным и быстрым, как всегда, я поймал себя на том, что вижу перед собой Изабель и вспоминаю, как занятия любовью с ней, будь то томные или в спешке, всегда имели эротический заряд и насыщенность, чего попросту не было с Ребеккой.

Но зато с Ребеккой было ощущение соучастия. Удовольствие от сознания того, что мы можем построить здание совместной жизни, и наши общие устремления не требовали перевода.

Мы жаждем получить то, что нам недоступно… и одновременно задаемся вопросом, не слишком ли прогадали с тем, что имеем и что приносит нам так много из того, чего мы всегда хотели.

Следуйте по этой траектории извращенной логики, залу кривых зеркал – и окажетесь обделенными по всем фронтам. Вот к чему приводит погоня за любовью как за неуловимой мечтой, а не за чем-то серьезным и стабильным.

Конечно же Ребекка спросила меня, получал ли я ответ от Изабель после того, как отменил поездку в Париж.

Я рассказал ей о телеграмме, в которой Изабель выразила сожаление, но пожелала мне всего хорошего.

– Тебе стало грустно, когда ты прочитал ее? – спросила она.

– Наверное, все мы испытываем некоторую грусть в конце чего-то… даже если в глубине души знаем, что это пагубно для нашего эмоционального здоровья. Но все уже позади.

Я лгал.

Разве можно оставить позади то, что когда было сокровенным, значительным, лишало сна?

***

Я ни словом не обмолвился Ребекке о том необычном письме, полученном из Парижа в начале осени. Поскольку она больше никогда не спрашивала, нет ли вестей от Изабель, я не чувствовал себя обманщиком. Точно так же я ничего не сказал, когда недели через две после получения письма решил, что ответ запоздал, но необходим.

Я написал: