Послеполуденная Изабель

Неужели я намеренно закрывал глаза на все, что открывалось передо мной? Но, если не считать «пунктиков» Ребекки насчет порядка и контроля, к чему она относилась с юмором, я действительно не видел ничего, что посылало бы предупреждающие сигналы в духе: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Да, не стану отрицать, что секс, хотя и бурный, никогда не переходил в чувственный, однако он ей нравился и она хотела его регулярно. Во всем остальном нам как будто бы повезло: мы подбадривали друг друга и, казалось, понимали, где так отчаянно нужна поддержка. Мы неплохо уживались в маленьком пространстве ее квартирки и при этом знали, что ни один из нас не терпит скученности. Мы говорили бесконечно. И, видит Бог, как мы оба хотели, чтобы эта связь увенчалась успехом; чувствовали, что она успокоит и даже снимет множество сомнений и страхов, что жили в нас.

Точно так же, на волне полной открытости, я наконец рассказал ей все про Изабель. К чести Ребекки, она не стала осуждать меня. И не опустилась до откровенной ревности. Но пыталась выяснить, насколько глубокие чувства я испытываю к «этой полудоступной парижанке моей мечты». В то время как я не требовал от нее практически никаких подробностей об ее любовнике, Ребекка хотела знать все: как это началось, как проходили наши тайные свидания, месяцы тоски, мое омраченное возвращение в разгар ее послеродовой депрессии. И даже дала понять, что, если я захочу поехать в Париж и повидаться с Изабель, она не станет мне мешать… Но не могла обещать, что будет все еще ждать меня, когда я вернусь.

– Это не значит, что я непременно брошу тебя… Просто не могу сказать, что почувствую, если ты решишь, что она – та судьба, за которой ты готов гнаться. Но я с уважением приму твой выбор.

После этого я отменил поездку; отправил Изабель ту телеграмму, убеждая себя в том, что принял правильное решение, нашел потрясающую женщину, и хватит уже гоняться за той, которая никогда не будет по-настоящему предана мне и для которой любое будущее географически невозможно. Я почти не сомневался: все к лучшему. И в ответной телеграмме она желала мне добра… и делала это с элегантностью и отстраненностью, столь свойственными ее взгляду на мир.

Я не смог вернуть деньги за билет в Париж. Ребекка посочувствовала мне и попыталась найти для нас альтернативный вариант отпуска. В течение суток мы договорились провести время в северной части штата Нью-Йорк, арендовав домик в глубине Адирондакских гор. Мы привезли с собой книги, вино, ботинки для пеших прогулок, купальные костюмы для ныряния в прохладные воды ледниковых озер. Мы закрылись от мира на целых десять дней. Хижина была простой, без изысков, уединенной. Дважды в течение полутора недель мы садились в арендованную машину и полчаса ехали в ближайший деревенский магазин, где запасались продуктами. Два раза в день мы занимались любовью. Мы отоспались на сто лет вперед. Мы читали. Случалось, что за долгие часы мы едва обменивались парой слов, и никогда не возникало ощущения, будто молчание нам в тягость. Просто нам вдвоем было достаточно комфортно и без разговоров. Точно так же бывали моменты, когда мы не могли наговориться; и я восхищался тем, насколько мы интересны друг другу; какие насыщенные у нас разговоры; какое между нами взаимопонимание.

Сожалел ли я об утраченной неделе в Париже? Конечно. Я тосковал по жизни вдали от американской предсказуемости. Мне хотелось позавтракать в Le Select, побродить по маленьким кинотеатрам, подняться по сорока восьми ступенькам к убежищу Изабель «под крышей» и увидеть ее на пороге, с сигаретой в пальцах, с желанием отдаться мне, столь очевидным и нескрываемым.

Но всем нам свойственно редактировать такие манящие картинки, удаляя колючие моменты, подрывающие идеальную версию событий, которую мы проецируем в сознании. Вспомнить хотя бы, как каждый вечер в семь я уходил из ее квартиры, бродил по городу, одинокий и потерянный, безуспешно пытаясь не представлять себе Изабель дома с мужем и дочерью. Я цеплялся за этот образ всякий раз, когда чувствовал укол тоски по Парижу.

И вот теперь я любовался райской красотой Адирондакских гор, Ребеккой в гамаке под деревьями, погруженной в новый роман Джона Апдайка, и ловил себя на мысли: это хорошо.

Через десять дней Ребекка повезла меня по проселочным дорогам штата Нью-Йорк дальше на север Новой Англии, а затем обратно в Кембридж. Я снова открыл свою комнату в общежитии, и моя девушка сразу сказала, что мне необходимо приобрести достойную двуспальную кровать… если, конечно, мы собираемся поддерживать наши челночные отношения в ближайшие девятнадцать месяцев.

На следующий день мы отправились в мебельный магазин на Портер-сквер и выбрали довольно солидную кровать с изголовьем из красного дерева и прочным матрасом.

– Наша первая настоящая кровать, – сказала Ребекка после того, как я вручил ей чек на 335 долларов.