Послеполуденная Изабель

Когда я прошептал: «Я могу чем-то помочь?», ее ответ (если смотреть в ретроспективе) был самым красноречивым:

– Никогда не отпускай меня… даже если я слечу с катушек.

– Зачем тебе слетать с катушек?

– Потому что я злейший враг самой себе.

– Звучит зловеще.

Она погладила меня по лицу.

– Нет, если ты поймешь, как со мной обращаться.

Это тоже было очень похоже на Ребекку: никаких попыток скрыть свои темные стороны. Бери или уходи.

Такая прямота опьяняла. Какая-то моя часть хотела совместить наши общие потребности; убеждала меня в том, что мы могли бы как-то вместе подавить отчужденность. Вся эта сумасшедшая уверенность пришла так быстро. Но это тоже была любовь. Порыв к абсолютной вере в то, что эта женщина – воплощение всего, что я искал; что всего за несколько часов, проведенных вместе, мы вместе наткнулись на что-то необыкновенное.

В последующие недели мы проводили почти каждую ночь у нее, так что в конце июня я подал уведомление о прекращении субаренды и перевез свой нехитрый скарб в ее крошечную квартиру.

Вот что я очень скоро узнал о Ребекке.

Она любила утренний секс и, даже если я допоздна работал, будила меня и требовала мгновенного наслаждения. С таким же рвением она занималась любовью по меньшей мере три ранних вечера в неделю, когда приходила домой из офиса и нуждалась в «сексуальном противоядии от банальности рабочего дня».

В ее жизни царил такой же строгий распорядок, как и в сексе. Она одобряла то, как я приспособился к ее мании и следил за тем, чтобы все было на своих местах: полотенца в ванной каждое на своем крючке; бокалы для вина выстроены в ряд по размеру; журналы разложены веером на кофейном столике в определенной последовательности.

Несмотря на перфекционизм в быту, что она с легкостью высмеивала в себе, у нее была восхитительно декадентская сторона: «Давай сходим на четыре фильма в эти выходные… Давай послушаем три джазовые сессии до четырех утра… Давай рванем по барам Нижнего Ист-Сайда». Не меньше она любила бродить по книжным магазинам и водила меня с собой по музыкальным точкам возле Колумбийского университета и на Вэйверли Плейс в поисках джаза на виниле.

Что еще мгновенно привлекало в ней: она с огромным удовольствием приняла свой статус продвинутого жителя Нью-Йорка. И все же считала себя богемой, презирая все, что связано с восхождением по карьерной лестнице. Она была одержима всеми аспектами социальной справедливости и уже пыталась приобщиться к делу о правах гомосексуалов, которое оспаривало бы закон штата Нью-Йорк о налоге на наследство для однополых пар, состоящих в гражданском браке. Точно так же, потрясенная решением Верховного суда поддержать смертную казнь, она со всей страстью вознамерилась возглавить легальную борьбу против несправедливого решения.

Страсть. Ее любимое слово. У нее была огромная страсть ко многому. Особенно, как она говорила мне почти каждый день, ко мне.

Я был лучшим, что когда-либо случалось с ней; именно такого мужчину она всегда мечтала встретить. Мы говорили о том, как обойти очевидные соблазны партнерства; как со временем, возможно, создадим собственную альтернативную фирму: молодую, блистательную, прогрессивную, дальновидную, выигрывающую безнадежные дела. Ох, какие планы мы строили уже после нескольких недель совместной жизни. Ребекка говорила, что всегда хотела иметь детей, но растить мы их будем, поселившись ниже 14-й улицы90, минуя искушение пригородом, куда все еще стремится так много пар. Но мы подождем три или четыре года, пока Ребекке не исполнится тридцать, прежде чем завести детей… К тому времени у нас будет своя юридическая контора, не привязанная ни к какой корпоративной структуре. Мы были полны решимости строить свою профессиональную и личную жизнь совершенно оригинальным и независимым образом.

Планы, планы.

Ребекка любила планы.

Потому что Ребекка нуждалась в порядке. Потому что все в ее жизни до приезда в Нью-Йорк было сплошным беспорядком: оба ученых родителя предпочитали «жить в вечной коммуне», когда дело касалось быта и воспитания детей.

– Мои родители обожали хаос. Мама работала на чердаке; ее крошечный кабинет выглядел так, будто там не убирались лет пять. Она отказывалась от посудомоечной машины; говорила мне с семи лет, что, если я хочу ходить в чистой, отутюженной одежде, мне следует научиться стирать и гладить самой. Отец еще хуже, еще более безалаберный. Мне кажется, они за десять лет не купили ни одной новой шмотки. «Носи, пока не развалится» – таково их кредо. Выращивай овощи в саду и кормись этим. Озаботься созданием собственной компостной кучи. Используй старые газеты вместо туалетной бумаги – зачем вредить деревьям, подтирая ими задницу? Одурманенные ашрамом, они воротили нос от всего, что пахнет деньгами…

– Но очевидно, – заметил я, – что их тяга к социальной справедливости передалась тебе.