Послеполуденная Изабель

Жестокое получилось письмо? Угадывалась в нем некая расплата за то, что когда-то меня поставили на место, сказав, что мои мечты о будущем с Изабель попросту недостижимы? Позволил ли я себе некоторую долю превосходства? Теперь в моей жизни появился кто-то важный… тот, кто действительно хочет меня… и кто не оттолкнул меня ради прежней жизни. И, наконец, она увидела именно то, чего избегала. Как бы сильно я ее ни желал… слишком большой багаж она несла с собой. В то время как с Ребеккой дорога открыта, чиста, не усыпана таким количеством мусора.

Или, по крайней мере, это то, что я говорил себе.

После этого письма из Парижа последовало долгое молчание. Месяцы молчания. Ни слова. Я был погружен в работу, в уикэнды с Ребеккой. Интересно, как после решительного объяснения мы хотим получить какое-то подтверждение того, что дверь все еще открыта; что нет ничего непоправимого, даже если сами наломали дров.

Я твой друг навсегда.

Задним умом понимаешь, что самое обидное для бывшего возлюбленного – услышать то, что теперь вы просто хотите быть друзьями; что вы отбрасываете все сексуальное между вами, убивая это под разными предлогами самооправдания. Вы ощущаете свою власть, когда делаете такое заявление; когда устраняете возможность возвращения к близости. Даже убеждая себя в том, что это решение к лучшему, вы ловите себя на том, что сожалеете о захлопнутой двери. И вам придется взять на себя ответственность за это, даже если будете бесконечно твердить себе, что другая сторона сыграла определенную роль в вашем громком уходе… что вы совершили этот экстремальный поступок потому, что вам не предложили иного, или вы действительно уверены в том, что такие решительные действия в ваших интересах.

Но, если только другая сторона не страдает психическим расстройством – или не оказывает такого пагубного влияния на вашу жизнь, что разрушает вашу психику, – понижение любовной связи до дружбы всегда окрашено сожалением. И неизбежно встает вопрос: почему мы тратим большую часть жизни, сжигая романтические мосты? В то время как Изабель говорила мне: не нужно ставить точку в таких вещах, действуя по принципу «дело закрыто». Куда лучше исповедовать более открытую философию: on verra. Посмотрим.

Поэтому, хоть я не удивился тому, что ответа не последовало, привкус разочарования остался. Только однажды Ребекка поинтересовалась, поддерживаю ли я связь с «парижской возлюбленной». Я рассказал ей, что написал Изабель о своей новой жизни и дал понять, что между нами все кончено. Ребекка улыбнулась, поцеловала меня и прошептала на ухо: «Спасибо». Конкуренция устранена. Теперь она полностью завладела мной – и именно этого хотел и я.

Где-то на вершине горы в Монтане тем летом, проснувшись до рассвета в маленькой хижине в северо-западной части хребта Биттерут, я познал момент тревожного откровения. Ребекка все еще крепко спала. Я тихо оделся и вышел на улицу посмотреть, как просыпается ночь. Светящаяся дымка затмевала небесный фейерверк звезд над головой. Затем точка, зажегшись в эпицентре неба, начала расширяться, как нарисованная на карте белая линия, разграничивающая бесконечный горизонт. Мгновение спустя линия пришла в движение, словно поднялся двусторонний занавес. Эпическое величие головокружительных Скалистых гор окутало меня; открылся горизонт такой первозданной красоты, что я заморгал и почувствовал слезы.

Я любовался разворачивающейся передо мной панорамой. Доисторический пейзаж. Заснеженные вершины (даже в конце августа). Необъятные дали, изрезанные очертаниями скал. Потом я подумал о своей возлюбленной в постели прошлой ночью – как она работала над сложным судебным решением, усердно строчила в блокноте, разложенном на коленях, и говорила мне, что мы займемся любовью утром. Ко мне вернулась та цитата из Ницше о маленькой идее, которая захватывает всю жизнь. Но пришло и осознание: когда дело доходило до выбора между великими удовольствиями плоти и тяжким бременем закона… в ней, скажем так, наступал разлад.

Но несколько часов спустя после десяти минут страсти поздним утром мы отправились на долгую прогулку по бескрайним просторам, и тропа сужалась, поднимаясь на головокружительную высоту. Стоя на краю скалы, обозревая всю эту первозданную необъятность, Ребекка взяла меня за руку и воскликнула:

В нашей огромной земле,
Среди безмерной грязи и шлака,
В самом сердце земли, в тепле и покое
Гнездится зерно совершенства.

После чего объяснила, что процитировала Уолта Уитмена.

Ребекка очень начитанная. Очень хорошо информированная. Очень культурная. Но в то же время непреклонная в своем желании подчинить жизнь собственному сценарию, а потому немного навязчивая, когда траектория событий не соответствовала ее генеральному плану. И когда в дело вмешивалось слишком много алкоголя. Я начинал замечать некоторую склонность к упрямству, которая в двух недавних случаях переросла в приступ гнева.