Посмотри на меня

Только тогда до меня дошло наконец, что он от дочери родной отказался. И что больше не хочет ее ни видеть, ни слышать. Дал понять, что у Надюши нет отца. Зачем он с ней так? Дите-то в чем виновато? Я ж ничего не просила, хотела, чтоб Надюша хоть иногда отца видела, знала, что он существует. Больше ничего. Разве так можно? Мы же живые! Не игрушки какие: старая надоела, скоро новая появится. Вот в нее и буду играть. Новый ребенок на подходе, получается, от старого можно уже отказаться? Если бы он хоть раз подросшую Надюшу увидел! Она же его полной копией была. И носик, и подбородок, и глазки. Папина дочка. Вылитая.

Я плакала тогда сутками. Засыпала и просыпалась в слезах. Алименты получала регулярно и переводы дополнительные. Так все равно над каждой копейкой плакала. И тратила только на Надюшу, на себя – ничего. Собирала чеки, в тетрадку расходы записывала. Надеялась – вдруг появится и спросит, я ему сразу все покажу, предъявлю. Не в упрек, только чтобы понял – его деньги только на дочку шли.

Потом вдруг решила, что надо Надюшу сфотографировать и Володе фотографию отправить. Он увидит, как дочка на него похожа, и поймет, что не надо от ребенка отказываться. Надюшу нарядила в платьице – специально купила. Красивый чепчик в кружевах – волосики у нее плохо росли. Володя – кудрявый, шатен, я – ни рыба ни мясо, русоволосая, пепельная, серая. Надюше мои волосы достались – жидкие, слабенькие. Но я так хотела, чтобы она красивая на фотографии получилась – с розовыми губками, щечками.

В ателье мне выдали фотографию. Все, как я просила – и с губками подрисованными, и с щечками. Волосики ей затемнили, чтобы погуще казались. Чепчик, платьице, кружавки – загляденье. Я домой пришла, посмотрела на Надюшу и сожгла эту фотографию. На ней – будто чужой ребенок, не мой. А дочка здесь, рядом, родная. С волосиками своими жидкими, прилипшими. С губками обветренными. Бледненькая, синие круги под глазками.

У меня ни одной совместной с Володей фотографии не осталось. Ни со свадьбы – их мать сожгла сразу же после развода, когда я в больнице еще была. Ни домашних – откуда им взяться-то? Так что Володя в моей памяти сохранился таким, каким я хотела, – красивым, высоким, кудрявым. Иногда думала, а вдруг я его себе нарисовала, вообразила и запомнила то, чего и не было? Вдруг он не был таким уж прекрасным? Да какая разница… Но я плакала, что ничего от Володи у меня не осталось. Ни единого напоминания. Кольцо мое обручальное мать в ломбард отнесла. А мне так хотелось его сохранить! Ладно кольцо, хоть погремушку оставить на память, которую он Надюше однажды принес, а значит, выбирал, в руках держал. Но погремушка та давно потерялась. Хоть носовой платок или носки. Ничего – мать все выбросила. Вот об этом жалею больше всего. Память тоже нуждается в вещественных доказательствах – посмотреть и вспомнить. Скамейка, на которой гвоздем нацарапаны имена или инициалы и сердце. Особое место, где впервые поцеловались и где тайно встречались. Фильм, который вместе смотрели в кинотеатре. Ничего у нас с Володей такого романтического не осталось. Памяти нужны подсказки. Когда их нет, когда не на что посмотреть, некуда пойти, нечего в руках подержать, то и память стирается.

Мать меня опять стала изводить. Мол, собственными руками мужика другой бабе отдала. А надо было держать. Опять я во всем виновата оказалась. Разведенка, мать-одиночка. Я все боялась, что мать деньги найдет, которые мне Володя сверх алиментов присылал. Пошла в сберкассу и завела книжку. Решила откладывать на Надюшино совершеннолетие. Брать только в экстренных ситуациях. А потом, когда дочка вырастет, сказать ей, что деньги эти от ее отца. Не забывал о ней все эти годы, помнил, поддерживал.

Боль после Володиной записки, в которой он от нас отказывался, долго не утихала. Я каждую ночь представляла, как он пишет под диктовку, как его заставляют жена или тесть с тещей. Не могла поверить, что он сам, по доброй воле.

Некоторые женщины после развода начинают ненавидеть бывшего мужа. Только плохое про него говорят. Я не хотела так. Иначе бы умерла. Поэтому придумала для себя самые счастливые воспоминания и жила ими. Мне хватало. Вспоминала, как мы смеялись, затихали и прятались под одеяло, услышав звук шагов в коридоре рабочего общежития. Как я жарила ему яичницу на завтрак. А он всегда досаливал и еще перчил сверху. Сколько бы ни солила и ни перчила, ему не хватало.