Посмотри на меня

Виталий кивал и покорно дописывал складку и передавал дымку. Чтобы не выбиваться из общего ряда. Чтобы не было претензий и удивления на лицах преподавателей. Лишь один раз он взбрыкнул, попытался объяснить. Окна в классе были безобразно грязными, не мытыми несколько сезонов. Но если бы они стали чистыми, если бы их отмыли от зимних подтеков, весенней тухлости, избавились от кусков поролона, выбивающегося из плохо заделанных щелей, ваза смотрелась бы так, как он ее изобразил. А дымка – это пыль. Обычная, многолетняя. Уборщица баба Катя возила старым куском мешковины по полу, размазывая грязь, загоняя ее в углы, под шкафы, и ни разу не смахнула пыль с мебели, подоконников. Пыль лежала плотным слоем, как застывшая на палитре краска. Уже и не отмыть.

Инге мешала кухня. Ей, голой, пошлой, наглой, требовалось что-то подходящее – смятая простыня, чулки с вызывающей стрелкой, сигарета, размазанные тени или помада. Что-то откровенно банальное и примитивное. И она была откровенной, честной, по-детски наивной. Лишь потом Виталий понял, что из-за болезни она не чувствовала грани между дозволенным и непозволительным. Инга могла стоять голая на общем балконе и курить. Ее не смущала ни собственная нагота, ни неуместность подобного поведения. Ей это даже нравилось – смущать посторонних, вызывать у них гнев, возмущение. Она хохотала, как ребенок, которому удавалась проделка. Виталия это качество в Инге и смущало, и восхищало. Как и то, что ей было совершенно наплевать, что о ней подумают люди.

– Это кто, я забыла? – спросила она, когда Виталий показал ей репродукции Ван Гога.

Инга не интересовалась ни его работами, ни живописью в принципе. Но он не оставлял попыток показать ей то, что было дорого ему. То, что восхищало, завораживало. То, что стало частью его жизни. Он хотел вовлечь Ингу в свою жизнь, поделиться.

– Ван Гог. Но его нельзя путать с Мунком. В парижском периоде они очень похожи, – начинал рассказывать Виталий.

Если Лена при подобных высказываниях с восхищением смотрела на Виталия, потом изучала альбомы, репродукции, о чем отчитывалась, то Инга ответила просто:

– Не хочу. Мне неинтересно.

– Что неинтересно? – уточнил Виталий.

– Все это, – спокойно сказала она.

Инга вообще отличалась предельной откровенностью. У нее, как у трехлетнего ребенка, были понятия «хочу – не хочу, буду – не буду». Если она хотела есть, то немедленно. Если пить, то запоем. Начинала плакать – до истерики. Хохотать – до колик и икоты. Виталий не знал, как это происходит у детей, поэтому смотрел на Ингу с испугом, не понимая, как поступить. Успокоить? Дать то, что она требует? Отказать? Быть строгим или нежным? Как снять приступ истерики или дикого хохота?

Виталий, глядя на Ингу, вспомнил ночь. Она делала так, как никогда бы в жизни не сделала Лена. Она была главной. Руководила – как, куда. Виталий подчинялся, чувствуя себя девственником. Стеснялся, боялся сделать все не так. Инга же не подбадривала, а просто говорила – «не так». Это был ликбез, марафон, краткий курс всего, что он должен был узнать за прошедшие годы. У него не возникло ревности к ее прошлому – лишь восхищение легкостью, дерзостью, смелостью. Всем тем, что он никогда себе не позволял.

Наверное, тогда он должен был заметить, почувствовать, насторожиться. Но все сложилось в единое целое потом, спустя годы. Ее нагота, которой она не стеснялась, не понимая, почему должна смущаться. Ее истеричные взрывы, сменявшиеся целыми днями равнодушия, апатии. У Инги никогда не было серого цвета: или черный, или белый. Яркие контрасты, никаких полутонов. Виталий гадал, какой цвет ей подойдет, и не мог подобрать. Изысканная терракота с одной стороны и грязная ржавчина с другой. Бежевый или кипенно-белый? Алый или бордовый? Все не то. В любой цвет хотелось добавить черного, серого. Не растушевывать карандашные наброски, оставить линии слишком яркими, слишком броскими.

Позже, много позже спустя, кажется целую жизнь, Лена увидела эти наброски.

– Чьи они? – спросила она удивленно.

– А что? – Виталий боялся признаться в авторстве. Лена могла дать квалифицированную профессиональную оценку. Она за эти годы стала экспертом, к ее мнению прислушивались даже мэтры.

– Такие работы я уже видела. – Лена раскладывала на полу его рисунки и внимательно их рассматривала. – Это кто-то из твоих учеников?