Посмотри на меня

Туся все время готовилась к родам. Считала себя беременной. В бане обсуждала с женщинами, как готовить грудь к кормлению, как правильно тереть соски мочалкой. Записывала в тетрадку, чем поить младенца в случае колик или газиков. Жаловалась на боли в спине, сонливость и рвоту. Наверное, поздний токсикоз. Ей все подыгрывали, клали руку на живот, говорили – точно будет мальчик или однозначно девочка. Туся просила у женщин теплый конверт на выписку – рожать зимой. Ей передавали. Ходила тяжело, уточкой. Садилась на скамейку боком, расставив ноги. Иногда не могла самостоятельно обуться – ей помогали. Она благодарила, рассказывая, что из-за живота ног не видит. И наклонялась так, будто живот был не плоским, впалым, а огромным. Точно рожать хоть завтра. А уже на следующей неделе Туся появлялась в бане с сияющими глазами и сообщением, что забеременела. Пока это секрет. Но она чувствует, что будет мальчик. И все повторялось. Туся проживала новую фантомную беременность. В остальном же оставалась абсолютно нормальной – играла с детьми, учила с ними стихи, ставила спектакль по сказке про репку к Восьмому марта. Сумасшедшая? Несчастная женщина? Да, все женщины были по-своему сумасшедшими, несчастными. Если ей так хорошо, так и пусть. Не жалко. Никому не мешает. Отправить Тусю к врачу никому и в голову не приходило. К какому отправлять? Разве что сразу в психушку. Считай, что на верную смерть. В психушке, городской, куда иногда отвозили молоденьких солдатиков, пытавшихся повеситься на ремне, они протягивали не больше полугода. А потом все. Умирали или от сердечных приступов или других болезней. Отчего на самом деле – никто не знал, да и разбираться не хотел. Меньше знаешь…

Именно Галка – наглая, крикливая, излишне шумная, скандалистка, как-то довела Тусю до истерики.

– Да не беременная ты! – вдруг заорала Галка. – Вырезали тебе все! Матки нет! Хватит уже придуряться! Достала всех! Хочешь, я тебе своего отдам? Да хоть всех! Забирай, не жалко! Я хоть свалю от вас всех! Из этого города, из этой жизни! Заколебалась так жить!

Туся посмотрела на Галку, потом на свой живот и вдруг начала заваливаться на бок. Потеряла сознание. Откачали, конечно, быстро, плеснув из таза ледяной водой, похлопав по щекам.

Галка продолжала разоряться на всю баню:

– А что я такого сказала? Она же давно крышей поехала! Ее в психушку надо! Как ее только к детям подпускают? Чего вы с ней все носитесь? Подумаешь, трагедия какая? Да я только рада была бы на ее месте оказаться! Слышь, ты, полоумная, я рада на твоем месте оказаться! Чтобы муж на руках носил, и дети не цеплялись! Почему кошек стерилизуют, а баб нет? Котярам яйца режут спокойно, на раз-два, а мужикам нет? Я бы своему яйки лично откромсала. Без анастезии. По живому. Чтобы у него уже не стояло никогда, ни на кого.

В бане воцарилась тишина. Слышалось только, как вода наливается в цинковые тазики. Галка плюхнулась на скамью, простыня сползла с тела. Она сидела, скрючившись, обняв себя руками, будто защищаясь, и плакала. Навзрыд. Громко и тяжко. Будто по покойнику. Или по своей жизни. Так отчаянно, как плачут дети, потеряв любимую игрушку. Горько. Истошно.

– Галка… – простонала Туся и протянула руку. Она дотронулась до плеча. Галка дернулась, как от боли.

– Отвали, полоумная, – рявкнула она.

Галка продолжала истошно стонать, выть. Раскачивалась. Туся рядом плакала тихонько, горько. Слезы лились градом, но она лишь всхлипывала, гладя себя по тощему впалому животу. Остальные женщины замерли, не смея пошевелиться.

Галка была даже не синяя, а черная. Не частями. Все тело – в свежих гематомах. Кровавых, страшных. Изуродованное, избитое ногами, кулаками, еще не пойми чем. Оно резко контрастировало с невероятно белым, как у покойницы, лицом. Будто известкой прошлись. И шею с ключицами захватили, замазали. А все, что от груди и ниже, – чернота. Галка всхлипнула и схватилась за живот. Потерла ребра.