Посмотри на меня

Все женщины знали, что муж Галки Витек бьет ее смертным боем. Как напьется – а напивался он регулярно, уходя в запой на несколько дней, – так начинал избивать жену, не давая ей доползти до входной двери. Все соседи слышали ее вопли, такие, от которых сердце разрывалось. Но не вмешивались. Не кидались на помощь. Сами разберутся. Чужая семья, чего лезть-то? Все дети были зачаты не по любви, а в результате насилия. Витьку мало было избить жену до полусмерти. Когда она уже не могла пошевелиться, он ее насиловал. Долго, жестоко, в извращенной форме. Галка не любила рожденных детей, потому что помнила, как все было. Узнала, что беременна старшим, Сашкой, когда пришла к хирургу. Приползла, задыхаясь. Два ребра оказались сломаны, а еще два – с трещинами. Ксюхой забеременела после того, как Витек совсем с катушек слетел – наступил ногой Галке на руку и дернул сильно. Сломал специально. Тогда Галка доползла до начальника гарнизона и пожаловалась на мужа. Начальником был пожилой полковник Протасов, пугливый, желавший одного – уйти уже наконец на пенсию, уехать в родной городишко в Ставропольском крае и жить тихо, копаясь в огороде – картошку сажать. Протасову каждую ночь снилась та картошка – как он ногой на лопату наступает, сильно, вдавливает поглубже. Как аккуратно поддевает клубни. Рукой их от земли очищает и в ведро цинковое бросает. Со звуком гулким – бумц, бумц. А картошка вся не мелкая и не крупная, а средняя. Розовая. С кожицей тонюсенькой. Даже мыть нужно осторожно, чтобы не повредить, не содрать ее. И варить. Потом, уже готовую, петрушечкой посыпать да чесночка для запаха добавить. И есть с хлебом, белым кирпичом, только из магазина. За грибами ходить, на рыбалку выбираться. За карасями. Непременно за карасиками – мелкими, с нежными косточками. И чтобы жена уху сварила. Или в сметане запекла. Тогда можно есть вместе с костями.

Протасов, насмотревшись во сне на вожделенную картошечку да карасиков, утром вставал разбитый, уже заранее беспокойный и нервный. Картошечка – это да. Но когда в туалет за ночь по четыре-пять раз бегаешь, особенно поутру, тут никакого настроения не будет. Подскакивал в четыре утра, потом проваливался досмотреть сон, и снова мочевой пузырь не давал насладиться карасями. Пять утра. Шесть. А в шесть тридцать подъем. И в часть, на работу. Иногда Протасов специально заходил в солдатский туалет, общий, якобы с проверкой. Надеялся, что, услышав звук мощной молодой струи, льющейся из поджарых тел, его организм как-то отреагирует. Вспомнит, что и сам таким был, и наконец избавится от остатков, которые никак не желали выходить. Капля, две. Постоянное, изматывающее желание помочиться сводило Протасова с ума. Он знал, конечно, что у него аденома простаты. Врачи давно диагностировали, советовали ехать в город оперироваться. Растет хоть и не быстро, но уверенно увеличивается в размерах. Протасов ждал пенсии. Чтобы не только до огорода и речки добраться, но и операцию сделать. В соседнем городе делали, конечно, но как делали – другой вопрос. Могли и аппендицит с селезенкой перепутать. И такое было. Коновалы? Нет. Не в этом дело. В другом. В судьбе, что ли, гадской.

Взять хотя бы Петровича – их гарнизонного врача. Когда-то ведь был блестящим диагностом и хирургом, пока не пропил сначала свои гениальные руки, которые раз в сто лет достаются, как дар, а потом и мозги. Аденому Петрович первый увидел, давно, похмельным взглядом. На ранней стадии, так сказать. Да и операции иногда проводил блестящие. Такие, какие столичным врачам и не снились. Сколько мальчишек спас от смерти. Тех, кто пытался себе вены вскрыть. И Протасова Петрович спасал не один раз. Солдатик себе пулю в висок пустил, так Петрович ее вынул настолько ювелирно, такой шов наложил… Потом еще был случай. Троих уже «дед», старослужащий, подстрелил. С катушек слетел. Петрович всех откачал. Неделю не спал, не ел – стоял лично над солдатиками, сам перевязки делал. Протасов Петровичу в ноги готов был падать за это. Пришел, готовый падать, проси, говорит, что хочешь, а Петрович уже в отключке. Опять в запой ушел.