Посох пилигрима

— Я уже сказал, что я не священник и не богослов, а простой мирянин, воспитанный в вере моих предков. Я никогда не задумывался над тем, о чем сейчас услышал. Я знаю только, что когда неверные магометане, а до них язычники-татары пришли на землю моей родины, то они жгли наши церкви, убивали наших детей и топтали копытами коней выброшенные из храмов распятия. И я знаю, что мои прадеды и деды бились с ними насмерть, а оставшиеся в живых, бежали в христианские страны под защиту королей и герцогов, которые, как и мы, были христианами.

— Если бы ты не знал монофиситской ереси, ты не расписал бы часовню так, как расписал, — сонно пробубнил брат Телесфор.

— Я не понимаю того, о чем сейчас было сказано, — собравшись в комок, ответил Армен.

— Монофиситская ересь^{42}, — поучительно изрек брат Телесфор, — это признание единства в Христе Бога и человека. И именно так ты расписал часовню в замке Фобург, не делая различия между собой — грязным червем и Сыном Божьим.

— Я понимаю и осознаю такое различие, святые отцы, — ответил Армен смиренно, — но разум мой слаб и рука несовершенна. И, наверное, не надо мне было делать этого. И потому я почтительнейше и нижайше прошу вас наложить на меня строгую епитимию.

Отцы-инквизиторы снова зашептались гнусавыми неразборчивыми голосами. Наконец преподобный изрек:

— Все твое имущество и деньги — без всякой утайки, ты отдашь в местный церковный приход. Затем еще трое суток без воды и пищи будешь молиться в оскверненной тобою часовне. А после всего этого покинешь страну и уйдешь к своим единоверцам, в Армению, Сирию, или Египет.

Армен встал и низко поклонился этому инквизиционному синедриону.

— Иди, готовь имущество и деньги, — повелительно махнул рукой преподобный. — А ты Ханс, и вы братья, идите с этим раскаявшимся схизматиком и проследите, чтобы все его имущество было отыскано, сочтено, описано, увязано и погружено на телегу. И когда проделаете все мною сказанное, свезете все это местному священнику, а деньги, сколько бы их ни оказалось, внесите в реестр для передачи Святой Инквизиции. Ты же, — обратился преподобный к Армену — как только воз выедет за ворота, пойдешь в оскверненную тобою часовню и встанешь на молитву.

Армен взглядом попрощался со мною и, еле волоча ноги, первым вышел из комнаты.

— Вот так вот, Иоганн фон Шильтбергер, — не скрывая злорадной мстительности, проговорил отец Августин. — Теперь займемся тобой.

Однако ничего ужасного для себя я уже не ждал: отец Августин остался со мною с глазу на глаз и, следовательно, никакого судебного разбирательства быть не могло.

Так оно и случилось. Жестом, полным откровенного пренебрежения, инквизитор пододвинул к себе пачку исписанных мною листов, и презрительно толкнул их по столу ко мне.

— Возьми свою писанину, Ганс Шильтбергер. Ни один квалификатор Святой инквизиции не сможет обвинить тебя в откровенной ереси. И потому я возвращаю тебе твою «Книгу странствий».

Я прочел все, что ты написал, Ганс Шильтбергер. И сознаюсь — не ожидал, но во многом твои писания оказались благочестивыми. Ну, хотя бы, например, те, где ты пишешь о посещенных или увиденных тобою христианских храмах и о чудесах, которые в них происходят. Кое-где твои писания даже полезны: там, например, где ты рассказываешь о сатанинской ярости и безумном неистовстве неверных и о мученической гибели крестоносцев.

Однако есть у тебя в сочинении и такие места, которые могут заронить в душу читателя ненужные и вредные семена сомнения: а надо ли воевать с неверными? А следует ли отвоевывать Гроб Господень? И все же, несмотря на это, я, комиссар Святой Инквизиции, советую тебе — продолжай писать книгу. Но знай, что прежде всего она должна быть полезна христианству. И я думаю, что ты добьешься цели, если каждый, кто прочтет ее, захочет идти в поход на освобождение Святой Земли.

Преподобный поглядел мне прямо в глаза, и я, не выдержав, опустил очи долу. Он истолковал это по-своему.

— Помни, Ганс Шильтбергер, что слуги Святой инквизиции тоже умеют читать. И если нам станет ясно, что ты все же, вопреки моему совету, написал вредную книгу, она может легко сгореть.

Августин помолчал немного и добавил:

— Ты, наверное, слышал, что иногда бывает и так, что вместе с вредными книгами сгорает и тот, кто написал их.

Я снова ничего не сказал, потому что знал, что с инквизиторами тем лучше себя чувствуешь, чем меньше говоришь, и только молча кивнул головой.

Отец Августин поднялся из-за стола и вдруг совершенно неожиданно спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

Этот вопрос оказался настолько внезапным, что я сначала не понял, о чем и о ком идет речь, и испуганно переспросил:

— Как я себя чувствую?

Отец Августин рассмеялся:

— Ну, да, как ты себя чувствуешь? Здоров ли ты?

— Слава Богу, здоров.

— Никуда не собираешься ехать?

— Нет, — неуверенно ответил я, — никуда.

— Ну, вот и хорошо, — сказал преподобный. — Сейчас иди спать, а завтра с рассветом ты сам, твой кухмистер и мальчишки поедете с нами в Мюнхен.

Я молча поклонился и пошел к себе, изумляясь сатанинским вывертам преподобного.

* * *