Посох в цвету: Собрание стихотворений

Вспоминаешь ли, мой сыне,
Об острожнике-отце,
Что в стенах таится ныне,
Как птенец в своем яйце?

Я заочно шерстку глажу

На упрямой голове
И тихонько песню лажу
О Ереме и Бове.

Мнится, затеваю прятки.

– Где ты, папа? – В клетке, сын!
То леплю тебе загадки,
Комом выйдет первый блин.

Размышляй, родимый сыне,

Про птенца в своем яйце
Иль про пальму средь пустыни
В зеленеющем венце.

ГИМН ИЗ ТЮРЬМЫ

Был я жалок и слаб и блуждал во тьме,
Пробираясь путями безглазыми.
Вот дошел до тюрьмы – и, спасибо тюрьме,
Загораются звезды алмазами.
Был я в мире моем и безумен и слаб,
Только червь, только прах, только раб.
За тюремным окном, там плывут облака,
Веют вольные ветры целебные.
Ночь тюрьмы – наша ночь – глубока, широка,
Но в ней слышатся хоры хвалебные.
Я в предутренней мгле, я в суровой зиме,
Там, внизу, я в промерзлой земле.
Там ли песни поют, там ли ткани плетут?
В эти ткани миры облекаются,
В этих тканях пути посвященья и суд,
В них и боги и люди встречаются.
Не сгорев до конца, не приемлешь венца,
Не дойдешь до благого Отца!
Духи света, вы слышите ль песню мою,
Вы, текущие с Божьими чашами?
Эту песню сложил, эту песню пою,
Весь овеянный хорами вашими.
Но летите вы вдаль, как звезда за звездой
Проплывают лазурной стезей.

ПРИЛОЖЕНИЯ

Вячеслав Иванов. ПРЕДИСЛОВИЕ <К СБОРНИКУ «СТИХОТВОРЕНИЯ: ЭЛЕГИИ, ОДЫ, ИДИЛЛИИ» СПб.: Оры, 1909>

Первины поэта редко позволяют ценителям поэзии вынести убежденный и убедительный приговор о новом даровании. Не завершительных достижений справедливо ищем мы в этих начальных опытах, но намечающихся возможностей будущего развития. Поэтому естественно спросить себя, при оценке первой книги стихов, прежде всего о том, принадлежит ли она вообще искусству или вовсе чужда ему; если же поэзии причастна, – то какова степень зрелости художника. И правыми кажутся нам критики, склонные разрешать исходный вопрос о принадлежности искусству в утвердительном смысле на основании одного, быть может, но истинного стихотворения и пусть немногих, но строго-художественных строк, достаточных, по их мнению, чтобы оправдать и несовершенное в целом творение начинающего стихотворца. Решающим же, во всяком суждении о новом даровании, является, несомненно, живое впечатление его выявляющейся самобытности.

Книга, на которую «Оры» привлекают внимание любителей поэзии, в такой мере – по убеждению пишущего эти строки – превышает уровень выше намеченных требований, что о ней можно говорить уже как о произведении возмужалого и во многом характерно, если еще и не окончательно, определившегося таланта. Нельзя не расслышать в стихах г. Валериана Бородаевского того, что Стефан Георге означает выражением: «собственный», т.е. единственно данному поэту свойственный, собственно ему присущий, «тон»[6]. И впечатление этой своеобычности лирического тона тем ярче, что В. Бородаевский вообще чуждается какой бы то ни было манеры , т.е. преднамеренного применения типически-выработанных внешних приемов изобразительности. Форма его стихов чаще всего привлекательна соединением обдуманности и решительности, своею емкостью, вескостью и своеобразною остротой эстетического действия, подчас же и счастливою новизной словесного и звукового изобретения; но поэт с равною свободой и мерой пользуется преданием и новшеством, не боясь быть заподозренным ни в зависимости от старых образцов, ни в подражательности современникам, ни в литературном сектантстве, ни в эклектизме.