Посреди России

— Понятно…

— А вот ей и повестка.

Евдоким, не читая, бросил бумажку на стол.

— Надо сказать загодя, чтобы клуб натопили получше, — деловито заметил он, будто готовился к интересному представлению.

— Я скажу.

— Сейчас хорошо судиться-то: зима, торопиться не надо. Все придут…

Он сполз с дивана на пол, сел на одну ногу, а вторую поставил так, что подбородок лег на колено, и стал смотреть телевизор. Лицо его, сухощавое, скуластое и загорелое на зимнем солнце, лучилось морщинками, а глаза устало и равнодушно смотрели куда-то далеко, за экран.

— Как это досадно, однако, что получилось это недоразумение, — начал Колосов, смущенный молчанием. — Взрослый человек и из-за какого-то сена…

— Верно. Взрослый. Семь месяцев до пенсии осталось, — согласился Евдоким и позвал дочь: — Галя! Сбегала бы нам в магазин, что ли!

— Сейчас, папа…

— Нет, нет! — встрепенулся Колосов. — Я пришел по делу. Не надо, прошу вас… Потом когда-нибудь…

— Ну ладно: вольному — воля… А что Марья из-за сена дала Матвею по уху — так это брехня, как положено! Не верь! Это сама придумала. За другое она ему дала.

— За что же? — Колосов повернулся на диване к Евдокиму и даже наклонился к нему.

— Есть за что, только долго рассказывать, да и рассказывать я не мастер.

— Ну что же, тогда она расскажет.

— Ни в жизнь!

— А на суде?

— И на суде.

— Почему?

— На суде — тем более. Не будет она прошлое ворошить, я ее знаю. Это у нее, как положено…

— Но ведь дело может быть направлено опять в район, в народный суд. Что тогда?

— А ничего!

— Да как — ничего? У нее двести шестая статья, часть вторая! — запальчиво пояснил Колосов, по опыту знавший, что такие заявления о статьях всегда производили сильное впечатление своей, должно быть, конкретностью, а самому ему доставляли большое удовольствие, как и любое знание, приложенное к делу.

Евдоким ничего на это не ответил, вероятно заинтересовавшись больше тем, что объявляла диктор на экране.

— Ну, смотрите, ваше дело… — вздохнул Колосов.

— Ты не обижайся, только она, скажу тебе, нервная и ничего не боится.

«Лжет, — подумал Колосов. — Не боится, а как узнала, что суд назначен, так и убежала в слезах… Нет, тут что-то не то…»

Колосов чувствовал голод. Он вспомнил залитую водой картошку, сало, застывшее в сенях, пахучую колбасу, от которой лишь раз откусил, когда уходил за дровами, но переборол себя и решил не уходить из этой избы, пока не дождется Марью, чтобы вытянуть из нее хоть какие-то истинные мотивы ее преступления.

Марья пришла не скоро. Пришла тихая, умиротворенная, как после исповеди. Скачала было слышно, что она пошепталась с дочкой на кухне, спросила, приехал ли с техосмотра сын Николай, потом вошла в комнату, поздоровалась с гостем по имени-отчеству. Как только наступила тяжелая пауза, она тотчас распорядилась насчет ужина, но не усидела и пошла помогать Гале.

— Поешь с нами, Василий Васильич, — попросила она Колосова. — Ведь дома-то все сухомятка, поди? Да уж что там отнекиваться — дело холостое, досуг ли варевом заниматься.

— Поужинай, чего там, как положено! — вставил Евдоким, а сам к жене: — Куда ты смахнула бумажку-то? Это тебе повестка. Вот он тебя в субботу судить будет, чтобы руки не распускала.

— Пусть… — только и ответила Марья.

— Мария Кузьминична, мне бы хотелось знать, каковы, собственно, причины… за что вы его? Скажите мне, это важно…

— А чего там говорить! Суди на здоровье…

Лишь в конце ужина она сама спросила:

— А разве он не сказал? — и кивнула на мужа.

— А я при чем? С тобой было, вот ты и расскажи человеку. — Побрякал ложкой в стакане и тверже потребовал: — Говори, чего там! Не за сплетней человек пришел, а по делу.

— Видно, что по делу…

— Ну и давай, чего там у вас с Герасимовым вышло? Давно-то?

— Нет, уж говорить, так с тебя надо начинать!

— А с меня-то зачем? А ладно! Только год не перепутай!

— Чего там путать, если Колька родился на покров, а ты из лесу пришел — ему было четыре месяца. Хорошо помню. Февраль был. Вьюжища. Сорок второй год…

— Верно, вьюга была большая, — прищурился Евдоким, будто видел за экраном ту вьюгу. — Отпустили меня из отряда на одну ночь, чтобы еды принес да посмотрел заодно что к чему — насчет немцев, как положено… Ну, вот, сплю я третью ночь…

— Но ведь отпустили на одну… — заметил Колосов.

— Верно, — согласился Евдоким и замолчал, покусывая папиросу. — А куда я пришел? Домой! После десяти смертей…

— Но ведь задание… — неловко оправдывался Колосов.

Евдоким посмотрел на него, сморщился и тихо пояснил:

— Эх, сынок, легко ли уйти из родного дома, да ведь мы же молодые были…

— Давай я! — вызвалась Марья. — Пришел он, а на третью ночь под кровать с вечера забрался.

— А это зачем? — удивился Колосов.

— Господи! Не понимает! Да полицейские припозднились в тот день у нас, в Осинкине. Нашу-то деревню лесную и раньше, до войны, любили. Как праздник — так, глядишь, идут и едут к нам на гуляние. Деревня тихая, прямая да вольная, сам видишь. А до войны какая была! О-о! Ну, загуляли они — как не загулять, коль в хозяевах остались?

— Много их?

— Да двое всего, Василий Васильич. Двое. У Матвея и гуляли.

— Приглашал, что ли?