Посреди России

— Ничего-о! — добродушно протянул шофер, а следом пояснил: — Это ишшо цветочки.

И хотя от такого ответа, а точнее — от предстоящей дороги ничего хорошего ждать не приходилось, настроение у всего нашего экипажа было превосходное, — так много значит иногда спокойное слово уверенного в себе человека. Шофера звали Николай Второй, очевидно потому, что он сменил на этой должности своего тезку. Несколько тяжеловатый для своих средних лет телом и лицом, он излучал несвойственные нашему веку тишину и спокойствие, весь отдаваясь дороге. При вопросах к нему он лишь поводил крупным серым глазом, неторопливо ронял слово-два и вновь сливался с машиной. Если же приходилось — а на наших милых северных дорогах приходится — резко крутить баранку, то и тогда казалось, что смятенные крупные руки его живут отдельно от всей остальной неподвижно отрешенной плоти.

Давно замечено, что по шоферу можно смело судить о его начальнике. Однако директор совхоза, решительно уступивший мне свое место и сидевший теперь на заднем сиденье, по характеру был полной противоположностью Николаю Второму. Это был энергичный, общительный, слегка форсистый и холерически беспокойный руководитель. Несмотря на молодость, он уже успел набраться той самой мудрости, что необходима в работе меж двух огней — с людьми и с высшим начальством. Не сразу, должно быть, пришло это к нему, но спроси сейчас, как пришло, — не ответит да и не время вспоминать: нынешний год одарил его совхоз громадным урожаем, и теперь директор жил ожиданием того редкого часа, когда ему вручат знамя союзного значения, а за ним — кто знает! — сподобится и орденочек. В этом деле тоже надо иметь счастье, но стесняться нечего: не ворованный — заработанный недосыпами, нервами, кровью… Впрочем, у директора с шофером была некоторая общность в комплекциях — молодой начальник был окатист, но проворен.

Самым симпатичным среди нас был мой хороший друг Анатолий. Гостеприимная, распахнутая душа его несколько дней не знала покоя. Несколько дней пустовал мой гостиничный номер, потому что друг не пускал меня вечером из дому. Он отворил для меня самые заветные места своего родного края и даже отчий дом за тремя волоками, но ему все было мало — и вот эта поездка…

День был субботний, беззаботный. Впрочем, забота была, но это была приятная забота: надо было достать свежей рыбы к дружескому столу. Словом, поездка была не по казенной надобности, а по своей и потому ожидалась легкой, если не считать дороги-матушки.

— Держись! — начал покрикивать мне в затылок Анатолий, и крики эти стали все чаще не только потому, что три дня он носился со мной, как с хрустальной вазой, но еще и потому, что мы уже выбрались из низины, втянулись в лес и пошла она, северная дорога.

Говорить стало невозможно: клацали по-волчьи зубы и по-лошадиному ёкала селезенка. Жесткая оправа сидений, потолка да и вся железная коробка «газика» уже не толкались, а били неожиданно и резко. За какие-то считанные минуты были плотно обработаны наши бока, локти, коленки, плечи и даже головы. Удары сыпались с кастетной неумолимостью озверевшего идола на четырех колесах.

— Дор-рож-ка! — выкрякнулось у меня.

— Это… ишшо… цве-точки! — неистово выдавил Николай Второй меж колдобинами.

Неприятный холодок не успел пробежать по спине, как тут же застыл от очередного толчка, казалось, кто-то опытным ударом приложился к правому колесу кувалдой. А лес все дергался в ветровом стекле. Над радиатором то возникала вершина березы, то наваливался смолистый комель матерой елки, но они ловко увертывались от нас. Руки шофера делали столько движений — от самых энергичных, будто он наматывал канат на штангу руля, до столь мелких, чутких, незаметных, что, казалось, не каждый пианист мог бы с ним в те минуты сравниться. Но вот на каком-то неведомом мне километре шофер на миг оглянулся, а директор успел ему кивнуть, и машина пошла с удвоенной скоростью. Теперь ее почему-то не кидало в ямы, она не ныряла туда, а перелетала, оказывается, их частично. Каждый понимал, что эта воздушная мягкость может обойтись нам еще дороже. В эти моменты дух замирал в ожидании приземления, толчка и нового взлета. Признаюсь, для меня такая езда была в новинку.

— Хршо!.. Так!.. Держи восемь-десят… — подхрабрился директор. Стало слышно, как челюсть его клацнула о собственное колено. Он мужественно перенес боль, но умолк тотчас и надолго.

Наконец случилось то, чего я втайне ожидал. Машину на каком-то подснежном трамплине косо оторвало от земли и уже в воздухе развернуло поперек дороги. Обнять бы нашему коняге дерево, но и тут повезло: угодили в глубокую заснеженную впадину. Мотор заглох, и наступила вожделенная тишина. Все, как один, блаженно выпростались из душегубки. Неужели живы? — думалось каждому. Стояли молча, потирали ушибы и озирались, отыскивая взглядами дятла: он один нарушал тишину — работал звонко, деловито. Сразу стали заметны запахи хвои, отмякшей березовой почки. Сладко потягивало ольшаником, даже, показалось, пахнуло дымом.

— Сколько ехали? — спросил Анатолий.