Посреди серой мглы (ЛП)

Мой дневной рацион почти вмещался в кулаке. По пути назад нас встретила госпожа Грибас за своим домом. Она жестом подозвала нас к себе. Руки и одежда у неё были грязными. Она целый день работала на свекольном поле. Её лицо исказила резкая гримаса, когда она нас увидела.

— Что они с вами сделали?

— Заставили копать, — ответила мама, отбрасывая от лица волосы, к которым прилипла земля. — Под дождём.

— Ну-ка, быстро! — Она подтянула нас к себе. Её руки дрожали. — Я могла попасть в беду, рискуя вот так ради вас. Надеюсь, вы это понимаете. — Она засунула руку в лифчик, достала оттуда несколько маленьких свёкл и быстро отдала их маме. После чего сунула руку под юбку и вытащила ещё две маленькие свеклы из трусов. — А теперь идите. Быстро! — велела она.

Я услышала, как в лачуге за нашей спиной что-то кричит Лысый.

Мы поспешили домой пировать. Я была так голодна, что мне уже было всё равно, как я не люблю свеклу. Было всё равно даже на то, что её принесли нам в чужом потном нижнем белье.

35

— Лина, положи это в карман и отнеси господину Сталасу, — сказала мама и дала мне свеклу.

Лысому. Я не могла. Вот просто не могла это сделать.

— Мама, у меня нет сил. — Я легла на доски, прижавшись щекой к дереву.

— Я соломы нам принёс, чтобы мягче было, — сказал Йонас. — Женщины мне сказали, где её можно взять. И завтра ещё принесу!

— Лина, быстро, а то скоро стемнеет. Отнеси это господину Сталасу, — велела мама, раскладывая солому вместе с Йонасом.

Я побрела к Лысому в лачугу. Большую часть её серого пространства занимала женщина с двумя орущими младенцами. Господин Сталас съёжился в уголке, его сломанная нога теперь была привязана к доске.

— Где тебя носило? — спросил он. — Голодом меня заморить хочешь? Ты что, с ними за компанию? Какой ужас. Ревут день и ночь. Я бы мёртвого ребёнка на этот дурдом променял.

Я положила ему на колени свеклу и собралась уходить.

— Что с твоими руками? — спросил он. — На них даже смотреть противно.

— Я целый день работала, — отчеканила я. — В отличие от вас.

— И что же ты делала? — спросил он.

— Ямы копала, — ответила я.

— Копала, значит? — пробурчал он. — Интересно. А я думал, они твою мамку взяли…

— Что вы хотите сказать? — спросила я.

— Твоя мать — умная женщина. Она в Москве училась. Эти чёртовы совдепы всё о нас знают. О наших семьях. Не думаю, что они бы этим не воспользовались.

Я подумала о папе.

— Мне нужно передать весточку отцу, чтобы он мог нас найти.

— Найти нас? Не говори ерунды, — буркнул он.

— Папа нас найдёт. Он сможет. Просто вы его не знаете, — сказала я.

Лысый опустил взгляд в пол.

— А ты его знаешь? — А после спросил: — А энкавэдэшники до тебя и твоей матери уже добрались? Между ног — уже или ещё нет?

Мне стало совсем мерзко. Я фыркнула и пошла из этого дома.

— Эй!

Я оглянулась на голос. К дому прислонился Андрюс.

— Привет, — сказала я.

— Выглядишь ужасно, — заметил он.

У меня уже не осталось сил придумывать какой-то остроумный ответ. Поэтому я просто кивнула.

— Что они заставили тебя делать?

— Мы ямы копали, — ответила я. — А Йонас целый день шил ботинки.

— А я деревья рубал, — сказал Андрюс. Он был грязный, но, кажется, охранники его не трогали. Лицо и руки у него загорели, и глаза от того казались ещё более голубыми. Я вытащила из его волос грудку земли.

— А где вы живёте? — спросила я.

— Где-то там, — ответил он, однако никуда не показал. — Вы копаете с тем белокурым энкавэдэшником?

— С ним? Шутишь. Ничего он не копает, — сказала я. — Стоит себе, курит и на нас кричит.

— Фамилия у него Крецкий, — рассказал Андрюс. — Командир — Комаров. Я ещё что-то попробую разузнать.

— Откуда ты всё это узнаешь? А о мужчинах ничего не слышно? — спросила я, подумав о папе. Андрюс покачал головой. — Здесь вроде село есть рядом, а там почта, — сказала я. — Не слышал о нём? Хочу письмо двоюродной сестре отправить.

— Они прочитают всё, что ты напишешь. У них и переводчики для этого есть. Так что будь осторожна в своих словах.

Я опустила глаза, вспомнив, как энкавэдэшники предлагали маме переводить. Наша личная переписка, значит, не будет личной. Любая приватность оставалась лишь в воспоминаниях. Она даже не порциями, как сон или хлеб. Я подумала, не рассказать ли Андрюсу, что энкавэдэшники хотели, чтобы мама для них шпионила.

— Вот, — сказал он и протянул руку. В ней лежали три сигареты.

— Ты даёшь мне сигареты? — удивилась я.

— А ты что подумала, у меня в кармане жареная утка?

— Нет, я… спасибо, Андрюс.

— То-то и оно. Это твоему брату и маме. Как они, всё нормально?

Я кивнула, колупая носком ботинка землю.

— А где ты взял сигареты? — спросила я.

— Достал.

— Как твоя мама?

— Хорошо, — быстро ответил он. — Слушай, мне пора. Привет от меня Йонасу передавай. И пузырями своими сигареты не размочи, — поддразнил он.

Я поплелась к лачуге, пытаясь проследить, в какую сторону пошёл Андрюс. Где же он живёт?

Я дала маме три сигареты:

— Это от Андрюса.

— Как любезно с его стороны, — сказала мама. — Где он их достал?

— Ты видела Андрюса? — спросил Йонас. — У него всё хорошо?

— Он в порядке. Целый день деревья рубал. Привет тебе передаёт.