Постчеловек: глоссарий

При этом следует критически дистанцироваться от того, что Морозов (Morozov, 2013) называет «солюционизмом», – от веры в то, что любую социальную проблему можно и нужно решать техническими средствами. Стоит помнить, что «не все политические акторы – индивидуальные человеческие агенты: множество агентов, или „актантов“, в терминологии Латура, производят политические эффекты, не будучи политическими субъектами в привычном понимании» (Karatzogianni, Schandorf, 2012). Не следует доходить до утверждения о том, что, конструируя определенные программные продукты, мы «программируем свободу» (Coleman, 2012), однако, если программное обеспечение становится решающим элементом политической практики, пришло время «встраивать гуманитарные науки в инженерное дело» (Fisher and Mahajan, 2010).

Окружение новых медиа не только обеспечивает формы политической практики, которые в конечном счете направлены на эмансипацию и политическое участие, – новые медиа также стали местами и агентами в более жестокой борьбе, включая такие явления, как спонсируемая государством цензура, кибервойны и полностью цифровой театр военных действий, на котором широко обсуждаемые дроны – лишь один из элементов. Понятие «мораль вещей» (Verbeek, 2011) никогда не было столь осязаемым, столь настойчивым, как в практике проектирования технического объекта, которая никогда не сводится к описанию, но всегда (также) оказывается предписанием. Вслед за Юмом можно сказать, что это заставляет нас перейти от «сущего» к неудобной сфере «должного». И здесь потребуется новый тип этического мышления, способный ответить на эти вызовы (см. Braidotti, 2013; Брайдотти, 2021).

См. также: Алгоритмические исследования; Общество метаданных; Организация в капитализме платформ.

Бернхард Ридер

(Перевод Глеба Коломийца)

Цифровой мусор

Кажется, что рис – объект, который невозможно связать с цифровыми медиатехнологиями. Тем не менее в регионах Азии, где осуществляется переработка электронных отходов, в образцах риса были обнаружены высокие уровни тяжелых металлов, включая кадмий и свинец, попавшие в растения через загрязненные воду и почву (Fu et al., 2008). Цифровые медиатехнологии, на первый взгляд дематериализованные и безвредные устройства, на самом деле – материальные и токсичные предметы, которые производят отходы на протяжении всего своего функционирования. В то же время загрязнение от электроники перестраивает экологии, организмы, тела и даже продовольственные культуры. Остатки цифровых медиатехнологий накапливают материальные последствия. Они разворачиваются в постчеловеческих регистрах, поскольку слои, загрязняемые электронными отходами, и сущности (entities), на которые могут повлиять эти новые материально-экологические механизмы, выходят за пределы человекоцентричного подхода к технологиям или экологии. Отходы цифровых медиа порождают новые, нарождающиеся постчеловеческие техноэкологии.

«Цифровой мусор» – термин, который я использую для того, чтобы исследовать материальные процессы и режимы материальной значимости (mattering), характерные для электронных отходов (Gabrys, 2011). Распространенное мнение о цифровых технологиях заключается в том, что они относительно легки и малозатратны и менее материализованы по сравнению с другими технологиями и отраслями. Однако в производстве электроники используются значительные ресурсы. Очевидно, что способы материализации и сопровождающего ее производства значений, куда впутана электроника, порождают интенсивные и экстенсивные экологические, политические и социальные отношения. Это добыча полезных ископаемых и металлов, необходимых для микрочипов и мобильных телефонов; использование многочисленных химических растворителей для травления плат; рост темпов потребления электроники; все большее насыщение ею окружающей среды, домов и транспорта через «интернет вещей» (Gabrys, 2016b); рост утилизации недолговечной электроники, будь то на свалках, в ремонтных мастерских в развивающихся странах или в захоронениях отходов.

От сенсоров и умных сетей электроснабжения до мобильных телефонов – электроника меняет планету. Эти «техногеографии» (Simondon, 1958) порождают новые материальности и среды, где с опорой на их посредничество разворачиваются человеческие и не-человеческие процессы (Gabrys, 2016a). Подобные электронные техногеографии также можно рассматривать как способы формирования определенных постчеловеческих состояний, когда отдельные конкретные характеристики технологий, людей, не-людей и сред не центрированы на пред-существующем человеческом субъекте, не организуются им, но учреждают возможности для формирования субъектов опыта и новых миров. Электронные технологии внедрены в типы отношений, практики, переживания и способы становления человеческих и не-человеческих сущностей.