Впервые термин «экоматериализм» был употреблен в этом контексте Джеффри Дж. Коэном и Лоуэллом Дакертом во введении под названием «Вопль», написанном к специальному выпуску журнала «postmedieval: a journal of medieval cultural studies». Коэн и Дакерт полагают, что экоматериализм «призывает нас услышать вопли разнородных форм жизни – везде и во всем», а также «вынуждает нас осмыслять наше собственное существование в качестве переходного вида» (Cohen, Duckert, 2013: 5). В своем ответном эссе под названием «Стихии» в этом же номере Джейн Беннет описывает этот термин как «попытку заново описать человеческий опыт так, чтобы как можно более полно раскрыть действие и силу разнообразия не-человеческих игроков среди и внутри нас» (Bennett, 2013: 109). В этом смысле термин «экоматериализм» относится к новым экологиям того, что Коэн и Дакерт называют «непрочными связями» (Cohen, Duckert, 2013: 4) и непредсказуемыми партнерствами между человеческими и не-человеческими агентами в концептуально изменчивых (fluid) и материально уязвимых, пористых ландшафтах. Коэн и Дакерт вдохнули новую жизнь в этот термин во введении к книге «Начала экологической критики», призывая к «более глубокому рассмотрению экоматериальности» (Cohen, Duckert, 2015: 269) с точки зрения отношений между стихиями и элементами. Экоматериализм, заявляют они, «соединяет осмысление границ человеческого с мышлением о действиях стихий и об экологической справедливости» (Cohen, Duckert, 2015b: 5). Изучая столкновения, трения, слияния и сближения между человеческой и нечеловеческой природой в их непрерывном совместном возникновении, экоматериализм также привлекает внимание к тревожащим вопросам – не только к охватившему весь земной шар экологическому кризису, вызывающему губительные материальные последствия, но и к специфической прагматике этических, социальных и политических условий множественных становлений. В результате возникают сложные феномены токсичных ландшафтов, кислотных океанов, вымирающих видов, вирусных микроорганизмов и изменяющегося климата, бесконечно модифицируемые с катастрофически растущей интенсивностью смешивающимися геополитическими силами, что в результате ведет к социальным волнениям, которые не получается удержать в границах локальных географий. Эта расколдованная материальная реальность, как справедливо указывает Карен Барад, бесспорно «сложилась из определенных практик, в чьем формировании мы играем роль и посредством которых формируемся сами» (Barad, 2007: 390). Когда люди складываются вместе с формируемым ими миром, проблемные условия их действий становятся органично связаны с не-человеческим, чтобы раскрыть то, что подвержено не только материальным экологическим изменениям, но также и социальным преобразованиям, проявляющимся в виде регионального хаоса, социальных противостояний и подрыва социополитических структур. Воздействие изменений климата на сельское хозяйство и экосистемы очень хорошо демонстрирует, как экологическое становится продолжением социального, зачастую провоцируя политические и экономические противостояния и кризисы.
Например, согласно отчету Всемирного банка от ноября 2015 года, «к 2030 году климатические изменения могут ввергнуть в нищету более 100 миллионов людей, главным образом из-за трудностей, связанных с получением урожаев» (Worland, 2015). Климатические изменения, по мнению исследователей, оказывают серьезное влияние на продовольственную безопасность, производительность сельскохозяйственных земель и водных ресурсов, а также экономику и организацию животноводства (Hallegate et al., 2016). Размышляя над столь серьезной нестабильностью символических и материальных ландшафтов, экоматериализм дрейфует среди множества меняющихся значений, служащих основанием идеологических, культурных и экологических конфликтов. Более того, анализируя витальные, но при этом замысловатые материальности, в которых не-человеческое переплетено с человеческим, экоматериализм служит катализатором внеантропоцентрической идеологии, требующей не только устойчивой экологической политики, но также и дискурсивных изменений культурного этоса.