Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Секс, любовь и близость «живого человека» с машиной, объектом, гуманоидным роботом или голосовым помощником — уже давно одна из самых эксплуатируемых сторон мейнстримного сай-фай воображения. В мире гегемонной аматонормативности и антропоцентризма считается, что нет ничего более «человеческого», чем любовь и интимность, поэтому многим людям кажется захватывающим спекулировать о том, возможна ли подлинная связь между человеком и его противоположностью, внешне так на него похожей, — гуманоидными роботами или бестелесными AI-алгоритмами, говорящими на человеческих языках. Как мы увидим чуть позже, идея любви робота к человеку — это почти целиком продукт патриархального мужского сознания, так и не научившегося формировать значимые человеческие связи и приходящего в возбуждение от одной мысли о возможности неограниченного доступа к подчинённой сексуальности без последствий в виде обвинений в насилии и необходимости со-жительствовать. Подавляющее большинство мейнстримных культурных продуктов, «исследующих природу синтетической интимности», — это (осознанное или нет) воплощение мужской мечты о сексуализированном объекте, который будет только давать (секс или эмоциональную поддержку), но не просить ничего взамен. Неслучайно в большинстве фильмов об искусственных интимностях, снятых «режиссёрами-визионерами», человек и создатель — это всегда мужчина, а создание и объект искусственной интимности — женщина: Ex Machina Алекса Гарланда, Ederlezi Rising Лазара Бодрожа, Zoe Дрейка Доремуса, Her Спайка Джонза и многие другие. Все эти фильмы — «серьёзные драмы, поднимающие важные вопросы», в отличие от редких фильмов, где самка человека вступает в близость с мужчиной-андроидом, — такие, как правило, сняты как романтические комедии: хорошие, вроде I’m Your Man Марии Шрадер, или совсем трэшовые типа снятого в России «(НЕ)идеального мужчины». Ну и, конечно, вообще не удивительно, что один из мощнейших за последние лет двадцать фильмов об интимности между (не совсем) человеком и машиной (буквально — автомобилем) снят женщиной, — речь о Titane Жюлии Дюкурно, вышедшем в 2021 году. Это не техноутопическая гетеронормативная сказка, где белый мужчина влюбляется в роботессу с выточенным силуэтом и азиатскими чертами, а небинарный триллер, даже не утруждающий себя довольно идиотским вопросом «возможна ли близость между человеком и машиной», а показывающий картины реальности, в которой это уже происходит. Героиня «Титана» вырабатывает сексуальную привязанность к машинам в результате аварии в детстве, после которой у неё в черепе остаётся титановая пластина; страсть к машинам звучит как метафора, но так называемая объектофилия — сексуальное/интимное влечение к неодушевлённым предметам — давно описанное явление. В статье Der Spiegel[249], например, рассказываются истории двух девушек, «любимые» которых были жестоко разрушены: одна из них ещё в детстве установила теснейшую эмоциональную связь с Берлинской стеной, а другая — с башнями-близнецами, копию которых в масштабе 1:1000 она хранит дома и иногда кладёт рядом с собой в постель. По запросу objectophilia гуглятся сотни разных историй любви к игрушечным поездам, самолётам, каруселям, ростовым подушкам. В концепции немецкого сексолога Фолькмара Зигуша[250] объектофилия — наряду с полиаморией и разными формами интернет-сексуальности — является частью «неосексуальной революции», объединяющей глубокие изменения сексуальной сферы после секс-революции 60-х; «старая сексуальность» (палеосексуальность), в его понимании, была основана на страсти, похоти, оргазме и гетеросексуальной парности; новая же состоит преимущественно из удовольствия и селф-любви, особого типа эротического восторга, а также протезов и медикаментозных вспомогательных средств типа виагры.