Постник Евстратий: Мозаика святости

Говоривший не обращал на это внимание, так, если б камушек впился через сандалий в оголенную плоть чистой ноги, досадно, и только. Вытряхнул камень и дальше пошел.

Наконец, заложив руки за спину, остановился перед сидящим в углу.

«Ну и зрелище!» – засмеялся. «И это ты мне противник? Видел бы ты себя. Космы патлаты, седым уже стал, а какой бравый был инок, худой, но все-таки бравый. Солдат! Подкорми за недельку-другую, и смело в атаку. Глаз гордый, поступь тверда. А как тебя слушались люди!»

«А где они, где?», – и театрально взмахнул прекрасными кистями рук. Сверкнули лазурные перстни на холеных длинных перстах (пальцы), звякнули стеклянным тонким звуком обручи на руках. Он на люди никогда не носил ни перстней, ни обручей драгоценных, сюда же бежал, как на праздник великий. Как на Песах собрался: в богатом уборе, драгоценным пальмовым маслом помазаны борода и волосья. Новые кожаные сандалии-коччи скрипели на каждом шагу.

Он продолжал. Обручи ему явно мешали, длинные рукава теплой одежды мешали тем более, сковывая быстроту легких движений, он с досадой поправил было обручи, затем снял их, мешали, и бросил в кошель.

Затем продолжал:

«Так где они, где? А вот они, вот!», – со злостью стал вдалбливать белые кости в каменный пол. Пол не сдавался, даже не запружинил. Кости катились по черному полу, некрасиво белея на голом полу. Сквозь камень пыталась на свет вылезти молодая трава, расчеркивая на квадраты грязный камень настила.

Черепа катились, как мячики или шары из бильярда, попадая в лузы углов.

Натешившись, успокоился. Сел на ступеньку, привычно нащупав опору для ног. Заботливо поправил меховую опушку одежды: сверху, от светлого неба хотя и тянуло прохладой, сквозняка не было и не могло быть. Склеп был надежен, как крепость устроен: кричи, не кричи, зови, не зови, а кладка прочна, камень гасил все звуки, что шли изнутри.

Успокоившись, продолжал неожиданно:

«Что дал тебе Бог? Твой Бог, что Он тебе дал напоследок? Рубище? Смотри: ни дома, ни славы, богатства ни грош. Нет ни дитяти, ни жены, ни родителей у монаха. А твоя Лавра? Выкупить не смогла? Иль не схотела? Как за соляный промысел, так мигом пригнали гонца, торговались да плакали, что соль-то ушла. А про тебя да твоих слеповерных, что шли за тобой, как слепцы на канате, кто хоть разик то вспомнил из Киевской Лавры, из мрачных пещер? Что дал тебе Бог? Молчишь?

А я за тебя тебе и отвечу – неволю! Я выкупил вас всех оптом, и тебя, и иноков и прислугу. Тысячу золотых номисм я отдал, целую тысячу! Так сдохли все, кроме тебя. И Бог твой, иль на худой конец завалященький ангел, почему к вам не пришли? Тебе что, нравилось мучиться и смотреть, как умирают собратья? Вы же друг друга братьями называете, так? Так братья твои сдыхали, корчились от жажды и хотения пищи, а ты смотрел и молился? И молился – кому?

Вы, православные, сильно кричите, что молитва спасает, молитва поможет! И, что, помогла? И кому ты молился? Апостолам? Или этой блуднице, Марие из Магдалы? Хороши же святые у вас: рыбаки, мытарь и с ними блудница».

Устал. Приподнялся, решил посмотреть на своего визави: почему тот молчит? Может, нечего возразить, или перебирает в иссушенных мозгах обрывки библейского текста из Нового завета? Знал, в Ветхом завете эти новые верующие, православные были не очень.

Разочарованно передохнул: узник сомлел. Голова свешена на грудь, седые космы некогда рыжеватых густых волосищ висели, как пакля.

«Сидящий на троне» ещё раз вздохнул. Жаль, беседы, точнее диспуты с этим последним были страсть интересны. Не убеждали, нет, но сила ума и точность суждений его визави поражала. Достойный противник попался, достойный даже его, наизусть знавшего строфы Завета. Конечно, Ветхого. Не Новый завет же читать иудею.

Поднялся легко, взбежал по ступенькам наверх, теплота дня и заходящее солнце слепили.

Как все-таки жить хорошо! И улыбнулся довольно.

Скоро праздновать, скоро!

Опять сказал им Иисус: Я отхожу

И будете искать Меня, и умрете во

Грехе вашем. Куда Я иду, туда вы не Можете придти.

Он сказал им: вы от нижних, Я от Вышних Вы от мира сего;

Я не от мира сего».

Евангелие от Иоанна, 8: (21-23)

Прибыли!

То ли день, то ли ночь. Темно. В склепе темно, и темно на душе. Из воздуха отбирался запах чего-то теплого, свежего, такого отличного от смрада склепа. Снова забылся.

Очнулся от дуновенья ладана. Сладко и чисто пахло в воздухе, до этого затхлом, смердящем. Со стенок склепа капало редкими каплями влаги, жадно собрал языком драгоценные капли. Стало легче, и мозг просветился. Виденья исчезли, чистый матери запах растаял в полумраке ночи. Отдаленно послышалось чистое, нежное: «Юрко, а, Юрко», и ушло в никуда.

Из полумрака послышалось лёгкое пение ветерка, дыхание свежести вновь освежило уставшую грудь.