Посторожи моё дно (сборник)

Димон, говорю я ему мысленно, ты пойми: невежливое кис-кис вылетело само. Не могу я сейчас же назвать тебя Димоном. Имя твоё броское, лимонное, солнечное, как фрукт, но интимное. Звучное, с переливами артезианского фонтана. Легко звать тебя Димоном могут избранные, а ты избран Аллой. Понимаешь, Димон, я и к людям не могу на ты . Мне удобнее на вы.

Золотой собачонок выслушал мой мысленный монолог и сел на пол, будто давай ещё . В глазах – нечеловеческое добродушие.

«Многие мужчины думают, – послала я Димону, – что так называемая нормальная женщина, увидев кастрюлю, машинально возбуждается на творчество в кулинарной области, а зайдя в любую землянку, немедля развешивает занавесочки, выращивает герань и рвётся стать матерью».

Светозарный Димон принял послание, подошёл ко мне вплотную, проследил, как я, бодрясь, готовлюсь к исполнению гопака «Бульон на чужой печке», кивнул и потрусил на синий диван. Словно показал, как жить: берёшь диван, прыгаешь, сворачиваешься и кладёшь голову на лапы. И всем привет. Поняла?

Беру кастрюлю, наливаю воды. Димон следит за моими руками.

Я уже знаю, что Аллу мы сегодня не увидим, она в городе, но это пока и лучше: вертеться на кухне при наличной хозяйке неприлично.

Ефим с Игорем всё беседуют, а я стою пень пнём, в руке нож.

В нашем сословии так не принято, говаривала моя свекровь, царство ей небесное. Замечательная была женщина Людмила Ивановна Медведская. Жена дипломата, она мигом определяла видовую принадлежность любой особи – по вздоху. При ней можно было не затрудняться речью. Достаточно было дышать.

Димон тихо вздохнул, словно разрешая мне выполнить это в виде исключения. Хорошо, Димон, как скажешь.

Кромсаю филе купленной мною индюшки. Руки некрасиво дрожат, у меня всё ещё нет имени, но рядом голодные люди, причём поэты, надо помочь им съесть что-нибудь, поскольку из самостоятельных навыков у них обоих, кажется, только варение магазинных пельменей. У меня навыков больше, я прозаик.

Варю суп. Сердце выпрыгивает, я нелепа, и поэты, кажется, понимают это, мне стыдно, но суп уже не остановить. Кладу чеснок и картошку. Булькает. По столовой плывёт ангельский дух еды.

Когда мне дурно, я запрыгиваю в себя, как в чулан, и там всё перекладываю. Например: дух, согласно Соловьёву и Шагалу, пронизывает форму-материю и пользуется ею как оболочкой. Как руками. Димон, ты – лапами. В тебе тоже дух? Дух. Надо же. А с другой стороны духа – снобы-учёные, которые обещают устранить все недоразумения между видимым и невидимым. Дух, говорят, выпарится через кончики мировых пальцев и вылетит свободно, как влюблённые Шагала в небо, – а тут наготове мы, учёные, со своими перчатками. Цап! – и всё. На каждый палец духа будет надета исследовательская лаборатория. Конец религиозному, начало здравому смыслу.

В чулане мне всегда хорошо. Раззудись, предплечье. Поясню: здравый смысл – одно из самых крепких ругательств у психологов и психиатров, ибо он есть диагноз – наряду с борьбой за справедливость и бредом свободы . Но этого нельзя говорить по радио и писать в газетах. Есть человеческие тайны, которые нельзя раздавать как похлёбку благотворительности.

И вдруг запал мой кончается: в отсутствие хозяйки неловко мне тут шуршать, изображая женскую сноровку, активность и домовитость. Абсурд моего кулинарничанья ширится. Задыхаюсь. Это капкан, понимаешь, Димон? Капкан. Больно, Димон, и очень стыдно. Лена .

А ставить приборы на стол надо. Невозможно поить мужчин супом прямо из кастрюли. Они же не собаки. Ой, прости, Димон. Он усмехнулся. Хорошо, говорю я Димону, взялся за гуж – не говори, что не дюж. Я намеренно воспроизвожу пословицу полностью, ибо с полуслова уже мало кто понимает. Например, биться, как рыба об лёд и молчать, как рыба в интеллигентском сленге давно срослись в ёрническое молчать, как рыба об лёд, что было смешно до перестройки и чуть после, а сейчас невыносимо, но теперь молодёжь полагает его за исходник. Ужасно. Я всегда советую студентам брать подлинники. Собачонок, ты никогда не ел рыбу об лёд, ты молодец.

Димон уютно похрапывает на синем диване и не возражает мне. Белый. Порода. Димон не ждёт от меня супа, поскольку аллергик на человеческое. Его экспертиза – независимая.

Бросаю в кастрюлю свежий укроп, надеясь на чудо: вдруг прозвучит моё имя! Вдруг укроп поможет. Димон улыбнулся во сне, будто зная, чему помогает укроп человеческий. Да, говорю я ему, ты прав, но борьба с метеоризмом лучше борьбы за любовь.

Ефим сидит на диване рядом с Димоном, который спит и во сне разговаривает со мной. Иртеньев говорит с Ефимом и ходит по первому этажу туда-сюда. Мне прилетает счастливая мысль расставить тарелки на столике у дивана. Димон открывает глаза, в них одобрение и вопрос. Иртеньев, понимая Димона, сыплет ему в стальную миску спецкорм. Димон, понимая Иртеньева, закрывает глаза: подожду, когда все сядут. Я расставляю тарелки для супа и кружки для чая.