Посторожи моё дно (сборник)

Мне в целом терпимо. То, что я купила и приготовила, можно будет, наконец, съесть. Но сначала мужчины. В моей душе гендерным парашютом разворачивается кавказская конфигурация.

Ефим рассказывал, как во время чеченской войны, работая военным журналистом, он чуть не подвёл себя галантностью под расстрел. Брал интервью на диктофон, а напротив сидели темнобородые собеседники с автоматами, а в палатку вошла женщина, и он, по московской дурости, вскочил уступить ей стул. Интервьюенты передернули затворы. Ефим сел на место.

Димон благостен и прощает мне, что несмотря на отсутствие имени я почему-то хлопочу и хлопочу, чтобы дать супа мужчинам – первым. Почему я это делаю? Я тут в гостях, Ефим сказал Иртеньеву, что я Лена, но я всё-таки даю им суп. Почему? Но Димон не против. Тоже мужчина? Видимо.

Позже, когда Димон умер, я поняла: он умел брать на себя высокую ответственность. Было шесть человеческих лап – так он и выбрал: лапы прозаика, способные сделать человеческую еду для двух поэтов, которую сам Димон есть не может, поскольку аллергик. Бескорыстно и по-хозяйски он провёл спецоперацию суп .

…Они садятся и едят, не зная имени автора, мой суп. Иртеньев корректно выражает удивление, что это вкусно. (Наверное, с первого взгляда я на повара не тяну.) Ефим ничего не выражает, просто ест. Ему тоже неловко. Димону надоедают искры. Спрыгивает с дивана, идёт к миске и хрустит там своим спецкормом. Я решаю, что аллергику нельзя сухомятку, и наливаю собаке воды, запоздало мучась: надо кипятить или можно из-под крана. Но Димон набрасывается на воду, и говорить не о чем. Замечаю фильтр для воды. Мне всё больше нравится Алла.

Мужчины переходят к чаю. Говорят о будущих поездках. Иртеньев с Аллой собираются в Париж, а потом Иртеньев с Ефимом и ещё одним литературным Жуком полетят в Грузию выступать перед любителями поэзии. Пока будет Париж, Ефим будет жить здесь, в Фирсановке, а Димона возьмёт на передержку проверенная соседка. Я, предполагается, тоже буду здесь, раз уж я Лена, но Ефим ещё не умеет говорить мы , поэтому слово берёт умнейший человек Иртеньев. Он говорит: вы тут это и то, и ещё какие-то разъяснения по домохозяйству, не помню ни единого. Наверное, помнил бы Димон, но его уже не спросишь, а мне очень его не хватает. Роль великих художников мне приблизительно ясна: они рождаются, возможно, свидетельствовать о Боге. Иных оснований признать искусство серьёзным занятием я ещё не находила. Ужас гения в том, что он есть знаковая система, в равной степени устраивающая и Бога, и людей. Меня что-то не устраивает в этой формуле гения, но – додумаю. Калитка в пустыне.

А зачем рождаются великие породистые собаки? Может быть, их творчество – наши чувства. Димону я не безымянная клуша Лена, а ходячее сердце, которое бешено колотится в Ефима, которому я вдруг… Лена. Димон делает всё, чтобы мой кризис идентичности не вылился в революцию. «Не приведи Бог видеть русский бунт…» – цитирует мне Димон, и я его слышу.

Он, по сути, сам сварил тот суп и тот чай с мёдом. Всё устроил славнейший собачейший, быстрее всех смекнувший, что со мной такое впервые, и что даже за случайную Лену я просто сживала со свету, но на даче знаменитого правдоруба неудобно проливать кровь, и я наливаю то суп, то чай, чушь какая, некомильфо, – если бы не Димон, сцена не удалась бы. Совсем.

В том, что Димон – великая собака, я убеждалась всё крепче с каждой секундой. Купируя, как непородный хвост, мою глупость, он после обеда дал себя в качестве фотомодели. Я попросила его сесть с Ефимом и сделала десяток душевных парных портретов.

Димон смотрел в объектив и шептал мне, что ни при каких сучьих заморочках нельзя способствовать голоду, и в первую очередь надо кормить поэтов. Они зачем-то нужны Богу, и не собачьего ума вопрос зачем .

Димона больше нет, мне страшно жаль, и я подозреваю, что аллергик, аристократ и, можно сказать, культуртрегер Димон всё-таки съел что-то человеческое.

Апрель 2010 года – январь 2013 года, Фирсановка – Москва

Каблуки

Написано по легкомыслию, в 2008 году, по заказу безгонорарного журнала «Металлические здания» в качестве рождественской сказки для жён строителей. Сочинение называлось «Тоня без Бетонова». Зачем я это сделала! Схватив бациллу популярности (сей бред потом многократно вышел и в гонорарных изданиях), оно нанесло автору тяжёлую травму: после и вследствие «Тони…» (сиречь «Манюни» и «Каблуков») автор тринадцати книг теперь стыдится печататься, в чём искренне здесь кается, но избавиться от чего надеется благодаря публичному признанию своего избыточного профессионализма, выраженного в сказочке для трепетных женщин, мыслящих литературу как естественное ожидание счастливого конца.

1. Кошмары