Постскриптум: "Пусть бог не вмешивается" (СИ)

(- Ты так удивлён, словно сам никогда не спал с женщиной, просто потому, что она тебе симпатична, - усмехнулась Триш, завидев сбитое с толку выражение лица Джотто.

- Я удивился не этому, - чуть раздражённо одёрнул девушку мужчина. – А тому, что представленный мною образ твоего отца радикально отличается от того, что вырисовывается… сейчас.

- Мой авва был человеком – не больше и не меньше, - спокойно констатировала факт Холмс. – В двадцать первом веке нет благородных людей. Называй меня, как хочешь, но авву я понимаю и не в праве осуждать… Я рада уже тому, что родилась, как результат взаимной симпатии, а не насилия… Что? Не смотри так на меня. Были и такие.)

«Разжалование», «понижение в должности», «из охотника в жертву» – именно это произошло с Освальдом, как только стало известно о его связи с Маргаритой и о том, что в скором времени у них будет ребёнок.

Бергер не была исключением из правил – её чадо вовсе не являлось единственным, рождённым на Ферме, а не похищенным.

Однако этот ребёнок стал последним: больше детей, рождённых в неволе, не было. Как, в принципе, и привезённых насильно.

Ведьму тут же отделили от Холмса. Видеть друг друга им не давали вплоть до самых родов. А после них ребёнка у заключённой отняли и передали в руки отца, который рискнул попросить опеку над новорожденной девочкой.

(- Авва дал мне имя, которое записал на бумажке и хранил в нагрудном кармане халата, - Триш тепло улыбнулась. – Для всех остальных, включая Маргариту, моё имя было «Сеттимо»… Когда я родилась, на Ферме уже было шесть детей. У всех вместо имён также были порядковые имена.

Внутри у Джотто всё заледенело – настолько страшным было само представление тех несчастных детей, которых использовали для опытов наравне со взрослыми, не имея в душе ни капли снисхождения к ним.)

Негласным девизом для всех детей на Ферме было – «Никакого детства».

Триш ощутила это на себе сполна: никаких игр, никакой дружбы и сказочных грёз о будущей профессии или замужестве.

Всё, о чём мечтали дети – увидеть то, что находится за забором с колючей проволокой.

Воочию узреть тот самый свободный мир, в котором люди вольны идти туда, куда хотят, и поступать, согласно собственным желаниям, а не чьей-то указке.

(- Когда ты с рождения живёшь по тюремному режиму, прерываясь лишь на беспричинные наказания или же очередные эксперименты, то не имеешь понимания жизни, - ведьма на несколько секунд прервалась, задумавшись о том, как бы лучше преподнести свои мысли. – В голове появляются совсем другие вопросы, сильно разнящиеся с тем, что возникают у обычных детей в таком возрасте, в роде – «Почему небо голубое?», да «Откуда берутся дети?». Скорее – «Кто я?», «Что я?», «Зачем я вообще существую?»…

Джотто поджал губы и закрыл глаза: проще, чем щёлкнуть пальцами и одновременно сложнее, чем прыгнуть выше головы – то, на что было похоже его представление о детских годах Триш и о том, как она стала такой, какой он видел её сейчас.

Страшнее, чем люди с искалеченной в детстве психикой, были только дети, которые изначально имели искажённое мировоззрение и неправильное мироощущение.

Им не к кому было обратиться за помощью. Для них было совершенно нормальным то отношение, которое даже сейчас, в этом старом для Холмс времени, нельзя было считать приемлемым.

- Я не знала никого из других детей лично. Нам не разрешали находиться в одном помещении – считали, что это плохо повлияет на нашу магию, - Триш положила голову на колени и сомкнула веки: от чего-то, этот рассказ изнурял её.)

Освальд Холмс променял собственную свободу (даже обычное перемещение по территории Фермы без надзора дорого стоило) и доверие руководителей, а также своих «коллег», в обмен на отцовство. Он старался учить свою дочь правильным вещам и пытался создавать для неё моменты маленького счастья, чтобы хоть как-то компенсировать этому ребёнку то, принадлежавшее ему по праву рождения, что было отнято им самим.

Ад продолжался на протяжении девяти последующих лет – на плечи пожираемого чувством вины за то, что как бы он ни старался, не мог оградить Триш от всех ужасов Фермы, Освальда свалилось ещё одно несчастье, отразившееся теперь и на его чаде.

Девочку впервые постигло разочарование – но не горечь или боль – от утраты родного человека: Маргарита Бергер скончалась от тяжёлых травм, не совместимых с жизнью, не дожив до своего тридцатилетия. Её последние слова, написанные на клочке бумаги в подобии предсмертной записки, Холмс запомнил лучше, чем свою жизнь до Фермы:

«Загадай желание, когда я погасну».

(- Я не знала, что женщина, которая приходила ко мне раз в месяц и учила шить, была моей матерью. Марго никогда не смотрела на меня, как на свою дочь. Но когда авва рассказал… до сих пор не понимаю, что это было за ощущение. Не страшно или больно, но скорее… тоскливо? Я подумала, что хотела бы поговорить с ней побольше.