Постскриптум: "Пусть бог не вмешивается" (СИ)

Напряжённое молчание со стороны Примо и его стиснутые до мерзкого скрежета зубы говорили сами за себя. Он в полной мере осознавал всё, что только что сказала ему Триш, задолго до этого момента. Но одно дело – думать, и совершенно другое – произносить вслух.

Слышать такое от Холмс было неприятно и больно ранило.

- И ты согласна? – он не хотел, чтобы прозвучало сухо, но вместо этого спросил жёстко и зло. – Согласна снова остаться одной ради будущего, которое может и вовсе не произойти?

Налившееся почти свинцовой тяжестью, чернеющее грозовое небо пронзила, словно плеть, сияющая вспышка молнии.

Будто сами небеса приняли своё окончательное решение вместе с Триш.

Почти синхронно с раскатистым грохотом, прокатившимся по округе спустя мгновение после ветвящегося серебряного разряда, ведьма сдвинулась с места и, протянув обе руки к мужчине, медленно поцеловала его в губы.

Не пылко и страстно.

Но так, как целовали любимых.

Любимых, с которыми прощались.

Это соприкосновение губ забирало все слова, эмоции и порывы разом. Оно отнимало душу и давало другую взамен.

Триш хотела оставить себе как можно больше воспоминаний об этом моменте, поэтому старалась запомнить всё до мельчайших деталей – будь то мимика или чувства, нашедшие своё отражение во взгляде, или же холодный декабрьский ветер и запах грозы вперемешку с ароматом надвигающегося дождя.

- Это был последний раз, - глухо зашептала ведьма. – Теперь ты знаешь всё обо мне – нет причин быть как можно ближе. Я больше не тайна и не загадка.

Он схватил её за руку и покачал головой, отрицая эти слова.

- Нет, Триш, ты же не хочешь сказать, что…

Она оттолкнула его прежде, чем Примо успел закончить свою фразу.

- Мне жаль… Правда жаль, - это был первый раз, когда в её голосе отчётливо зазвенели настоящие слёзы. Триш обернулась в самый последний момент. Улыбнувшись болезненно, сквозь собственную горечь, которая топила душу в своём отчаянии, она сказала: - Загадай желание, когда я погасну… хорошо, Джотто?

Едва мужчина смог коснуться её ладони, Холмс оттолкнулась обеими руками от подоконника и выпрыгнула из окна.

Она исчезла в мерцающей серебристой дымке.

Он сжал руку – ту, которой не смог удержать её – в кулак, и изо всех сил ударил по стене.

- Твою мать, Триш, - отчаянно ругнулся Джотто от собственного бессилия.

Не подозревая о том, что на другом конце города, в маленькой комнатке ателье модистки Аделины, ведьма бесшумно захлёбывалась слезами, сползая вниз по стене, закрыв заплаканное лицо руками.

- Твою мать, Джотто, - всхлипнула она и сжала рубашку на груди с той стороны, где сердце разбивалось и разрывалось от боли. – Твою мать…)

========== Часть двадцать седьмая. Больше двух говорят вслух. ==========

I.

- … Папа, это больно?

- Что именно, детка? Если ты о том, как я поранил руку, то да, очень больно.

- Нет, не это… Любить – это больно?

- Никогда не перестану удивляться, как у тебя возникают такие мысли в голове. Почему ты спрашиваешь об этом, милая?

- Сколько бы книг ни читала и фильмов ни смотрела, все страдают от неё. Тогда выходит, что эта самая «любовь» не имеет смысла?

- Но ведь твоему авве не больно от того, что он любит тебя, верно?.. Хотя, на счёт другой любви не знаю.

- Почему?

- Боже мой, детка, это ведь очевидно… Потому что твой папа никогда не любил так – «по-особенному».

Триш медленно приоткрыла веки и тут же выставила ладонь перед лицом, загораживая его от ярких солнечных лучей, режущих чувствительную оболочку.

Буря снаружи уже успокоилась, а вместе с ней утихли и первые эмоции ведьмы, оставив за собой неоднозначную прострацию и опухшие красные глаза с лопнувшими капиллярами.

Не хотелось абсолютно ничего: ни есть, ни работать, ни спать, ни даже просто выходить из комнаты. Единственное, чему Холмс сейчас была бы действительно рада – крепким объятиям и ласковым утешениям Елены. Почему-то, именно в мыслях о ней ведьма находила наибольшее успокоение своему разбитому сердцу и мукам совести.

Но обратиться за помощью к ней – ничего не знавшей о том, кем на самом деле являлась колдунья и откуда та пришла – у Триш банально не хватало смелости. Да и разобраться в самой себе не помешало бы, прежде чем валить на кого-то свои проблемы и мильон терзаний души.

Жизнь продолжалась в том же сумасшедшем темпе, что и прежде – именно этот аргумент привели бы ей в качестве доказательства ненужности депрессии все знакомые (девушка не сомневалась) – вот только с этой постоянной болью в сердце, которая постепенно отягощала и порабощала душу жить становилось невыносимее в сотни раз.

Холмс медленно поднялась с пола – вчера она так и заснула у двери, не дойдя до кровати и даже не раздевшись – и подошла к письменному столу, на котором беспорядочной горкой была свалена ткань предполагаемого будущего платья, занимая почти всю его площадь.

Ведьма устало осмотрела работу, где ещё, что называется: «конь не валялся», после чего с тяжёлым вздохом отвернулась от неё и открыла форточку, дабы застоявшийся воздух в комнате сменился веянием свежего влажного ветерка.

Спустя какое-то время в дверь несмело постучали: