Поступь хаоса

Он повел меня мимо бывшей церкви, на которую я даже не взглянул, и взбежал на небольшой обрыв, где ветер выл уже прямо в голос, и деревья гнулись, и я подумал, это не просто я их так вижу, это на самом деле, и Мэнчи пришлось лаять громче, штобы я услышал.

– Аарон! – прокричал он. – С наветренной стороны.

Меж деревьев было видно реку. Там стояли тысяча Виол, и все меня боялись.

И тысяча спаклов с ножами в груди.

И тысяча Ааронов оглядывалась на меня и называла трусом с самой омерзительной улыбкой, какую вы только в жизни видели.

А за всем этим, на берегу, был лагерь, и в нем – Аарон, который на меня даже не смотрел.

Он стоял на коленях и молился.

А перед ним на земле лежала Виола.

– Аарон, – пролаял Мэнчи.

– Аарон, – сказал я.

Трус.

30 Мальчик по имени Тодд

– И   што   мы   теперь   будем   делать? – спросил мальчик, подкравшись сзади и выглядывая из-за плеча.

Я побрел прочь от края обрыва, проталкиваясь сквозь толпы, называвшие меня трусом, вылез на берег и рухнул в реку плашмя. Вытащил голову из воды, подставил спину волнам. От холода меня дико затрясло, но зато и мир перестал крутиться. Долго это не продлится, рано или поздно лихорадка и ядовитая спачья кровь возьмут свое, но сейчас мне позарез нужно было видеть ясно.

– Как мы к ним подберемся? – Мальчик перебрался на другую сторону. –   Он услышит наш Шум.

От дрожи я закашлялся – я, блин, от всего кашляю – и наплевал полные горсти зеленой дряни из легких, но потом все равно задержал дыхание и сунул голову под воду.

Водяной холод схватил меня, как клещами, но я все равно остался там, слушая, как бурлит бегущая мимо вода и гавчет взволнованный Мэнчи, прыгая где-то в районе моих ног. Пластырь отлепился с головы и уплыл вниз по течению. Я вспомнил, как ловко Мэнчи избавился от своего в другом месте этой самой реки, и забылся, и заржал под водой.

Пришлось вынырнуть, задыхаясь, хватая ртом воздух и кашляя дальше.

Я открыл глаза. Мир сиял, как не должен был. Повсюду высыпали звезды, хотя солнце висело высоко, но, по крайней мере, земля прекратила плыть под ногами, а все лишние Аароны, Виолы и спаклы отправились восвояси.

– Мы вообще сможем сделать это одни? – не унимался мальчик.

– Какая разница, выбора-то нет, – отмахнулся я.

И наконец обернулся на него посмотреть.

Коричневая рубашка вроде моей, никаких ссадин на голове, книга – в одной руке, нож – в другой.

Я дрожал с ног до головы, зато стоял; еще дышал, кашлял, трясся и смотрел на него.

– Пошли, Мэнчи, – скомандовал я и потащился обратно через пепелище на вершину утеса.

Просто шагать и то было тяжело, словно земля могла в любую минуту уйти из-под ног, потому што я весил, наверное, больше горы, хоть и меньше пера, но я шел, шел и шел. Держал утес в поле зрения, к нему шел, не куда-нить, и вот дошел, и уже даже полез вверх, первые шаги сделал, потом следующие, потом схватился за какие-то ветки, не давая себе упасть, вылез на верхушку, прислонился к дереву, подпер себя им, посмотрел вниз.

– Это точно он там? – поинтересовался мальчик.

Я прищурился сквозь деревья в ту сторону, откуда приполз только што.

Да, лагерь, да, на берегу, так далеко, што отсюда это просто точки среди других точек. Кстати, у меня же до сих пор Виолина сумка через плечо висит. Я поискал бинок, поднес к глазам, но руки ходили ходуном, и разглядеть ничего не выходило. Они были достаточно далеко, штобы ветер сносил Шум, но я точно почувствовал там ее тишину.

Точно, да.

– Аарон, – сказал Мэнчи. – Виола.

Так, хорошо, стало быть, они все-таки настоящие. Несмотря на прыгающую картинку, я успел-таки различить его, стоящего на коленях за какой-то молитвой, и ее, распростертую перед ним.

Непонятно, што там происходит. Непонятно, чем он занят.

Но, по крайней мере, это точно они.

После всей этой ходьбы падений кашля умирания это правда они ради бога это наконец-то правда они.

Возможно, я еще не опоздал. И только по тому, как судорожно взлетела грудь и как схватило горло, я понял, што всю дорогу думал, я действительно опоздаю.

Но нет, не опоздал.

Я согнулся и (заткнись) заплакал, я плакал и плакал, но хватит, надо прекратить, потому што столько всего придется обдумать, придумать, теперь все зависит от меня, только от меня, надо найти какой-то способ спасти ее, спасти…

– Што мы будем делать? – снова спросил мальчик.

Он так и стоял поодаль, с книгой в одной руке и ножом в другой.

Я принялся тереть глаза. Думать, думать, сосредоточиться, не слушать…

– А што, если это жертвоприношение? – спросил он.

– Какое жертвоприношение? – я невольно посмотрел на его.

– Которое ты видел у него в Шуме. Жертва…

– Да почему он здесь-то будет его делать? Зачем тащиться в такую даль и делать его посреди какого-то идиотского леса?

– Возможно, ему придется, – сказал он тем же тоном. –   Пока она не умерла.

Я шагнул вперед и почти потерял равновесие.