Поступь хаоса

– Теперь у меня есть только ты, – по-прежнему сердито говорит Виола, – а у тебя – только я! И мне тоже больно, что Бен ушел, а еще мне больно, что родители умерли и что мы вообще решили лететь на эту планету, но так уж вышло, ничего не поделаешь!

Я по-прежнему молчу.

Виола стоит передо мной, и вдруг я смотрю на нее – смотрю по-настоящему впервые с тех пор, как увидел ее на болоте и принял за спэка.

С тех пор прошла целая вечность.

После Карбонел-даунс вид у Виолы еще довольно опрятный (это было вчера, только вчера), хотя на щеках уже появились грязные разводы, она заметно похудела, под глазами темные круги, волосы спутаны, руки покрыты черной грязью, на груди зеленое пятно (недавно она упала в траву), а нижняя губа рассечена (вчера, когда мы еще убегали из деревни вместе с Беном, ее хлестнула ветка). И она смотрит на меня.

И говорит, что, кроме нее, у меня больше никого нет.

А у нее – кроме меня.

Я немножко понимаю, каково это.

Мой Шум меняет окраску.

Голос Виолы смягчается – самую малость.

– Бена нет, Манчи нет, моих родителей нет, – говорит она. – И это ужасно. Ужасно! Но мы почти дошли до конца дороги. Мы почти на месте. Если ты не сдашься в последний момент, я тоже не сдамся.

– Ты веришь, что в конце дороги нас ждет надежда?

– Нет, – просто отвечает Виола и прячет глаза. – Нет, не верю, однако останавливаться не собираюсь. Ты со мной?

Отвечать мне не нужно.

Мы просто бежим дальше.

Но.

– Мы можем бежать прямо по дороге, – говорю я.

– Так ведь армия… – возражает Виола. – Они на конях.

– Они знают, что мы здесь. И мы знаем, что они здесь. Похоже, мы выбрали одну дорогу к Хейвену.

– Ну да, и мы услышим, когда они будут близко, – кивает Виола. – А идти по дороге гораздо легче.

– Да и быстрее.

Тут Виола говорит:

– Ну, тогда выходим на твою клятую дорогу! Скорее в Хейвен!

Я ухмыляюсь:

– Ты сказала «клятую». Ей-богу, сказала!

В общем, мы выходим на клятую дорогу и бежим по ней, сколько хватает сил. Дорога не изменилась: все тот же пыльный, извилистый путь, каким он был множество миль назад, а вокруг все тот же зеленый, лесистый Новый свет.

Если приземлиться тут и ничего не знать о планете, она и впрямь сойдет за Эдем.

Вокруг расстилается широкая долина, внизу, у реки, она ровная, а потом начинает бугриться холмами. Они залиты лунным светом, и до самого горизонта не видно ни малейшего намека на поселение – по крайней мере, огни нигде не горят.

Хейвена тоже нет. Мы находимся на самой ровной части долины и за поворотами дороги – ни до нас, ни после – ничего толком не видим. Оба берега реки покрывает лес, и невольно возникает мысль, что все в Новом свете собрали вещи и бежали, оставив за собой только голую дорогу.

Мы идем дальше.

И дальше.

Лишь с первыми полосками света на горизонте мы останавливаемся набрать воды.

Вокруг, если не считать моего Шума и рева реки, не слышно ни звука.

Ни топота копыт. Ни чужого Шума.

– Ты понимаешь, что это значит? Бен его остановил, – говорит Виола, не глядя мне в глаза. – Не знаю как, но он одолел всадника.

Я только мычу и киваю.

– И выстрелов мы не слышали.

Опять мычу.

– Прости, что наорала на тебя, – говорит Виола. – Иначе ты бы не пошел дальше. А я не хотела, чтобы ты останавливался.

– Знаю.

Мы прислоняемся к стволам двух разных деревьев; дорога теперь позади нас, а за рекой видны только деревья. Конец долины здесь поднимается, и впереди ничего не видно, кроме неба, которое становится все более светлым, голубым, большим и пустым, пока с него не исчезают даже звезды.

– Когда мы с родителями улетели с корабля, – говорит Виола, глядя вместе со мной на другой берег реки, – я очень переживала, что расстаюсь с друзьями. Это были обыкновенные дети из простых семей таких же хранителей, как мои папа с мамой, и все же… Я боялась, что целых семь месяцев буду единственным ребенком на планете.

Я делаю глоток воды.

– А у меня не было друзей в Прентисстауне, – грустно улыбаюсь я.

Она поворачивается ко мне:

– Как это не было друзей? Совсем?

– Ну сначала было несколько, на несколько месяцев старше. Когда мальчики становятся мужчинами, с другими детьми они больше не разговаривают. – Я пожимаю плечами. – А я был последним мальчиком. В конце концов, мы с Манчи остались одни.

Виола смотрит на гаснущие звезды:

– Ужасно глупое правило.

– Да уж.

Больше мы ничего не говорим, просто стоим на берегу и отдыхаем, глядя на разгорающийся горизонт.

Вдвоем.

А через минуту опять начинаем собираться в путь.

– Завтра мы можем уже быть в Хейвене, – говорю я. – Если не останавливаться.

– Завтра, – кивает Виола. – Надеюсь, там будет еда.

Я отдаю сумку Виоле – теперь ее очередь нести. Из-за возвышенности в конце долины выглядывает краешек солнца, и кажется, что река втекает прямо в него. И вдруг, когда свет озаряет холмы на другом берегу, мне в глаза бросается что-то странное.

Почуяв неладное в моем Шуме, Виола резко оборачивается:

– Что такое?

Я заслоняю глаза от солнца. Над вершиной одного из далеких холмов впереди поднимается пыльный след.

Он двигается.

– Что это? – спрашиваю я.

Виола вытаскивает из сумки бинокль:

– Толком не видно – деревья мешают.