Поступь хаоса

Бен поднимает голову к небу, потом оглядывает кладбище, смотрит на реку и на дорогу.

– Все живое на этой планете разговаривает друг с другом, – говорит он. – Все. Таков Новый свет. Бесконечный поток информации, который ничем нельзя остановить. Спэки знали это, они приноровились к такой жизни, а мы нет. Даже близко. Такое количество информации может свести человека с ума. Она превращается в сплошной Шум, не затихающий ни на секунду.

Бен умолкает, но наш с ним Шум конечно же никуда не девается, а тишина Виолы только делает его еще громче.

– Шли годы, – продолжает он, – жизнь в Новом свете легче не становилась. Урожаи гибли, люди едва сводили концы с концами, умирали от страшных болезней – словом, никакой это был не Эдем. По миру стали расходиться проповеди – злые, нехорошие проповеди, которые во всех бедах винили…

– Коренных жителей, – догадывается Виола.

– Спэков, – говорю я, и меня опять захлестывает стыд.

– Да, во всем обвинили спэков, – кивает Бен. – Со временем проповеди переросли в общественное движение, а движение – в войну. – Он качает головой. – У спэков не было ни единого шанса. Мы были вооружены, они – нет. Так спэкам пришел конец.

– Не всем, – уточняю я.

– Да, не всем. Но после войны они поняли, что к людям лучше не приближаться.

Вершину холма оглаживает легкий ветерок. Когда он утихает, мне начинает казаться, что мы остались одни на всем белом свете. Мы да кладбищенские призраки.

– Однако войной дело не кончилось, – шепчет Виола.

– Нет, – говорит Бен. – Война была даже не половиной беды.

И я это знаю. Знаю, куда он клонит.

Мне вдруг становится дурно. Нет, я не хочу слушать остальное!

И одновременно хочу.

Я заглядываю в глаза Бена, в его Шум.

– Война не кончилась на спэках, – говорю я. – В Прентисстауне не кончилась.

Бен облизывает губы, и я чувствую неуверенность в его Шуме, и голод, и горечь от предстоящей разлуки.

– Война – это чудовище, – говорит он чуть ли не про себя. – Война – это дьявол. Она зарождается и растет, растет, растет… – Бен смотрит прямо на меня. – И нормальные люди тоже превращаются в чудовищ.

– Они не выдержали тишины, – спокойно произносит Виола. – Им было невыносимо думать, что женщины знают о них все, а они о женщинах – ничего.

– Только некоторые, – говорит Бен. – Не все. Не я, не Киллиан… В Прентисстауне были и хорошие люди.

– Но тех, кто так думал, оказалось достаточно.

– Да, – кивает Бен.

Опять повисает тишина, и правда начинает выходить на поверхность.

Наконец-то. И навсегда.

Виола качает головой:

– Вы хотите сказать?.. Вы что, серьезно?..

И вот она, правда.

Вот из-за чего все началось.

Вот что росло в моей голове с тех самых пор, как я покинул болото, вот что я мельком видел в мыслях всех встречных мужчин, особенно в Шуме Мэтью Лайла, но и остальных мужчин тоже, стоило им услышать слово «Прентисстаун».

Вот она. Правда.

И я не хочу ее знать.

Но все равно говорю:

– Перебив спэков, мужчины Прентисстауна убили всех женщин.

Виола охает, хотя и сама уже догадалась, в чем дело.

– Не все мужчины в этом участвовали, – говорит Бен. – Но многие. Они поверили увещеваниям мэра Прентисса и проповедям Аарона, который утверждал, что все тайное скрывает в себе зло. Они убили женщин и мужчин, пытавшихся их защитить.

– Мою ма.

Бен только кивает.

К горлу подступает тошнота.

Мою маму убили люди, которых я видел каждый день.

Ноги подкашиваются, и я приседаю на ближайший надгробный камень.

Надо срочно подумать о чем-нибудь другом, иначе я просто не выдержу.

– Кто такая Джессика? – спрашиваю я, вспомнив Шум Мэтью Лайла.

Теперь-то мне ясно, откуда в нем столько гнева, и вместе с тем неясно ничего.

– Кое-кто начал догадываться, куда дует ветер, – отвечает Бен. – Джессика-Элизабет была нашим мэром. Она одной из первых поняла, что нас ждет.

Джессика-Элизабет. Нью-Элизабет.

– Некоторых девочек и мальчиков удалось спасти: с помощью Джессики они бежали из города через болото, – продолжает Бен. – А когда она хотела бежать сама, прихватив с собой женщин и тех мужчин, что не успели обезуметь, люди мэра нанесли удар.

– И настал конец, – говорю я, чувствуя, как немеет все тело. – Нью-Элизабет превратился в Прентисстаун.

– Твоя мама не хотела верить, – говорит Бен, печально улыбаясь своим воспоминаниям. – В ней было столько тепла и любви, столько надежды и веры в доброту людей… – Улыбка исчезает с его лица. – Потом стало поздно, а ты был еще слишком мал, чтобы бежать в одиночку через болото. Твоя мама отдала тебя нам на попечение, чтобы мы заботились о тебе, чтобы у тебя была нормальная жизнь.

Я поднимаю голову:

– Нормальная жизнь? В Прентисстауне?!

Бен смотрит мне в глаза, его Шум настолько пропитан скорбью, что непонятно, как он под такой тяжестью еще держится на ногах.

– Почему вы не сбежали? – спрашиваю я.

Бен потирает лицо: