Посвященная. Как я стала ведьмой

Айла обитала в переделанной мастерской на улице Минна, с роллетой из гофрированного металла вместо двери. Она жила там с двумя ребятами: Дейвом, ее знакомым еще с подросткового возраста в своей родной Джорджии, у которого был толстый приплюснутый нос и рубашки с рукавами, обрезанными так, чтобы было видно мускулы; и вторым парнем, имевшим какое-то отношение к группе Brian Jonestown Massacre[64]. Ребята по большей части находились в двух маленьких комнатках наверху, в то время как у Айлы в распоряжении был весь первый этаж.

Она устроила мне грандиозную экскурсию. В помещении была студия звукозаписи, вся напичканная микрофонами, стойками, барабанными установками, электрогитарами и всякой аппаратурой с ручками, кнопками, цифрами, шнурками и проводами, а еще обшитая ковром для поглощения звука.

– Тебе здесь нужно быть осторожной, – заметила я.

– Почему? – спросила она, широко распахнув глаза.

– Из-за гремлинов. Гремлины обожают технику, – ответила я. – Они любят жевать провода и прятаться во всяких устройствах.

Айла захихикала и сморщилась, ухмыляясь мне снизу вверх.

– Оу, это нормально. Я вожу дружбу с гремлинами. Мы братья! Идем. – Она обхватила пальцами мою руку и потащила меня наверх по винтовой металлической лестнице. Указав жестом на дверь слева, она сказала: – Это темная комната, но ты не можешь туда зайти в данный момент.

– Почему нет?

– Там сейчас Нарцисс. Он может быть посреди какого-нибудь процесса.

– Какого-нибудь, но не фотосъемки? – спросила я.

– Давай покажу тебе мою галерею потерянных душ. – Айла перенаправила меня в сторону коридора.

Выстроенные в линию, на стене висели распечатанные портреты, которые она сделала сама. Темноволосая девушка в прозрачном белом платье, идущая сквозь пустынный луг. Они с этой девушкой были влюблены друг в друга, просветила меня Айла, но сейчас она в психиатрической клинике. На другой фотографии был изображен парень-панк с ранеными глазами и с оранжевым ирокезом, свесившимся набок вдоль его скулы. Он выглядел словно петух, потерпевший поражение.

– Он разбил мне сердце. Обокрал меня, обманул, – сказала Айла со слезами на глазах. – Умер от передоза героином в прошлом году.

Нарцисс из темной комнаты тоже был на одной из напечатанных фотографий. Молодой француз, он был настолько бледным и с такими светлыми волосами, что вполне мог бы оказаться альбиносом. Изможденный и призрачный, он одевался только в белое и ел продукты только белого цвета. Если ел картошку, то снимал кожуру. Его питание в основном состояло из белого сыра и очищенных от кожуры яблок. Айла сказала мне, что когда он гадит – это, скорее всего, пушистые белые шарики. Скопления кальция размером с грецкий орех покрывали его шею и спину, потому что его тошнило от его диеты. Но Айла считала это привлекательным, веселым и, по факту, весьма обоснованным.

На портретах было еще полно всякого народу: какой-то бледный парень с кустистыми бровями все время подходил к ней, оттаскивал ее в сторону и, нахмурившись, настойчиво шептал что-то ей в ухо. Айла закатывала глаза и просила меня подождать. В конце концов она отвела меня в свою спальню и после потока извинений сказала мне, чтобы я ждала ее там.

Моя интуиция подсказывала мне верно: аметистовый был ее цветом. Все в комнате Айлы было лавандовым. Стены. Ковры, такие фиолетовые, что казались почти черными, толстые, словно медвежья шкура. Свечи из пчелиного воска, капавшие с отделанных металлом подсвечников; их тепло, дрожа, поднималось вверх к застекленной крыше и кровати под потолком, где спала Айла. Под лофтом висел ком некрашеной шерсти, медленно крутясь вокруг своей оси, словно в его ловушку попался апатичный, сонный, невидимый демон. Даже пахла комната лавандой. Лаванда витала в воздухе, исходя от вручную созданных ароматических палочек, от втертых в кожу эфирных масел, от пены роскошного мыла в ее ванной комнате. Я заглянула в ее гардеробную – маленькую комнатку размером с сарай, в котором я жила в Санта-Барбаре. В ней висело зеркало, окруженное праздничными фонариками, и она битком была набита кожаными куртками, шелковыми ночными рубашками и ботинками из телячьей кожи такого маленького размера, что они вполне могли сойти за детские. Под туалетным столиком, словно драгоценности современного лепрекона, стояли три холщовые почтовые сумки. Каждая из которых была переполнена пачками денег. Там вполне могло оказаться больше полумиллиона долларов, а она эти сумки непринужденно запихнула под стол со своими маслами и кремами для глаз.

С колотящимся сердцем, испугавшись, я отбежала в противоположный конец комнаты. Я знала, что увидела что-то, чего мне не следовало видеть. Что-то, что делало зачарованную жизнь феи Айлы возможной, но что, я чувствовала, мы никогда не будем обсуждать.

– Извини за это, – сказала она, заходя в комнату шаркающей походкой, безразмерная футболка свисала с ее плеча: ребенок, напяливший одежду своей мамы.

– Да ничего, – заикаясь, ответила я, отвернувшись к полкам с CD-дисками. – Я просто смотрела, что за музыка у тебя есть.

Она пинком закрыла дверь.