Читаем Потаенные ландшафты разума полностью

Ма­лень­кая на­столь­ная лам­па впус­тую све­тит на стра­ни­цы. Эхо уже не чи­та­ет, она опус­ти­ла кни­гу на ко­ле­ни и, по­лу­за­крыв гла­за, мед­лен­но вспо­ми­на­ет ис­то­рию. "Что там про­ис­хо­ди­ло?". Она не в пер­вый раз чи­та­ет Ро­бин­зо­на, но толь­ко сей­час ей вдруг впер­вые пред­ста­ви­лось - где-то на ост­ро­ве в океа­не жи­вет Ро­бин­зон, но жизнь те­чет сво­им че­ре­дом, гре­мят вой­ны, вос­хо­дят на пре­стол но­вые ко­ро­ли, сна­ря­жа­ют­ся но­вые экс­пе­ди­ции. "Жаль, что Де­фо со­сре­до­то­чил свое вни­ма­ние толь­ко на Ро­бин­зо­не, - ду­ма­ет Эхо, - как вы­иг­рал бы ро­ман от срав­не­ния, пред­по­ло­жим, с ка­ким-ни­будь раз­ру­ши­те­лем, пол­ко­вод­цем, жи­ву­щим сре­ди лю­дей и по­сы­лаю­щим их на ги­бель, на бой­ню". Но она бы­ст­ро на­хо­дит оп­рав­да­ние лю­би­мо­му ав­то­ру в том, что столь слож­ная ком­по­зи­ция не­удоб­на для вос­при­ятия, ведь ро­ман пе­ча­тал­ся час­тя­ми, и, во­об­ще, он пи­сал ско­рее не в эпи­чес­ком, а в бы­то­вом жан­ре, а эпич­ность вы­шла как-то са­ма со­бой, а мо­жет да­же и не вы­шла, про­сто мы, с на­ши­ми но­вы­ми ори­ен­ти­ра­ми и пре­тен­зи­ей на все­ох­ват­ность ми­ра, при­пи­сы­ва­ем ав­то­ру свой взгляд на ве­щи.

От­влек­шись на се­кун­ду от сво­их мыс­лей Ма­ри­на с тре­во­гой по­смот­ре­ла на Маэ­ст­ро: "Как он?", но ды­ха­ние его бы­ло ров­ным, ли­цо по-преж­не­му без­у­ча­ст­ным. Са­ма Ма­ри­на ни­ко­гда не ви­де­ла, как на те­ле у трас­се­ра в счи­тан­ные се­кун­ды об­ра­зу­ют­ся кро­во­то­ча­щие ра­ны, яз­вы с тош­но­твор­ным за­па­хом, но она не­од­но­крат­но слы­ша­ла об этом, да и по­са­же­на она для это­го - по­звать на по­мощь, пе­ре­вя­зать, не дать ис­течь кро­вью. Эта мысль на­столь­ко въе­лась в ее соз­на­ние, что гла­за уже са­ми бы­ст­ро про­бе­га­ли по уга­ды­вае­мо­му кон­ту­ру те­ла, ру­ка са­ма тя­ну­лась к его за­пя­стью - пульс, слух улав­ли­вал ко­рот­кое по­верх­но­ст­ное ды­ха­ние. Мать на ее мес­те не бы­ла бы столь чут­ка, ведь мать не зна­ла стра­ха пе­ред вне­зап­ны­ми трас­сер-экс­цес­са­ми.

Эхо ус­по­кое­но от­ки­ну­лась на спин­ку сту­ла. На­до бы вы­клю­чить на­до­ев­ший свет, но она оце­пе­не­ла от ус­та­ло­сти так, что не­воз­мож­но по­ше­ве­лить да­же рес­ни­ца­ми. Со­пе­ние од­но­го из боль­ных ка­жет­ся та­ким род­ным, как буд­то он по мень­шей ме­ре ее брат. Ма­ри­на не за­ме­ча­ет, как из раз­жав­ших­ся паль­цев вы­скаль­зы­ва­ет и па­да­ет на пол кни­га, рас­крыв­шись на стра­ни­це, где Ро­бин­зон об­ни­ма­ет смуг­ло­ко­же­го Пят­ни­цу.

Про­хо­дит час, дру­гой, Ма­ри­на все спит. Она не ви­дит, как мед­лен­но ро­зо­ве­ют ще­ки Маэ­ст­ро, ды­ха­ние ста­но­вит­ся глу­бо­ким, он чуть ше­ве­лит­ся, еще во вла­сти дре­мо­ты, но и она спа­да­ет. Маэ­ст­ро от­кры­ва­ет гла­за, смот­рит удив­лен­но на спя­щую, на об­шар­пан­ные боль­нич­ные сте­ны, под­ни­ма­ет без­воль­но ви­ся­щую ру­ку с ча­са­ми. "Че­ты­ре ча­са два­дцать ми­нут, - без­звуч­но ше­ве­ля гу­ба­ми чи­та­ет он, - два­дцать пер­во­го пя­то­го ме­ся­ца".

Хо­чет­ся пить, но под ру­кой нет оде­ж­ды, впро­чем... Маэ­ст­ро без­звуч­но вы­скаль­зы­ва­ет из-под одея­ла, ко­сясь на спя­щую, и, под­крав­шись к кой­ке со­се­да, сни­ма­ет со сту­ла его боль­нич­ную пи­жа­му. Ли­но­ле­ум в ко­ри­до­ре хо­лод­ный и бод­ря­щий, ми­гаю­щий свет пыль­ных ламп тускл, и не раз­дра­жа­ет гла­за. "Где же туа­лет?" Туа­лет ока­зы­ва­ет­ся в кон­це ко­ри­до­ра и Маэ­ст­ро, об­ра­до­вав­шись все­мо­гу­ще­ст­ву стан­дар­та, три­ж­ды ше­по­том кри­чит ему "Ура!". На об­рат­ном пу­ти он пред­став­ля­ет се­бя ла­зут­чи­ком и, сле­дуя ро­ли, вой­дя в па­ла­ту, при­бли­жа­ет­ся к Эхо и уже на­вис­нув над ней, ос­та­нав­ли­ва­ет­ся, пред­ста­вив вдруг ее ис­тош­ный крик, ну и все про­чее с па­де­ни­ем лам­пы и ру­га­нью раз­бу­жен­ных со­се­дей. То­гда он раз­де­ва­ет­ся, и, юрк­нув под одея­ло, сно­ва бе­реж­но бе­рет ее за неж­ную руч­ку с ча­си­ка­ми и ти­хонь­ко дер­га­ет.

- А? - го­во­рит Эхо, про­ти­рая гла­за.

Он бы­ст­ро пря­чет свою ру­ку под одея­ло, при­тво­рив­шись спя­щим. Ма­ри­на сон­но под­ни­ма­ет кни­гу, вы­клю­ча­ет свет и идет к ок­ну, вдох­нуть све­же­го воз­ду­ха, ед­ва дой­дя до не­го, она вспо­ми­на­ет о сво­их обя­зан­но­стях, воз­вра­ща­ет­ся к Маэ­ст­ро и, вздрог­нув, за­ме­ча­ет про­ис­шед­шие пе­ре­ме­ны.

- Мож­но я те­бя об­ни­му? - спра­ши­ва­ет Маэ­ст­ро.

Она по­во­дит пле­ча­ми: "Мне все рав­но" и то­гда он об­хва­ты­ва­ет ее за та­лию и при­бли­жа­ет к се­бе.

- Пред­став­ля­ешь, прой­дет лет этак три­дцать, - на­чи­на­ет он па­те­ти­че­ским ше­по­том, - и мы с то­бой как-ни­будь со­бе­рем­ся вме­сте и вспом­ним эту ночь, - его го­лос зву­чит мяг­ко, поч­ти вкрад­чи­во, или ей это ка­жет­ся, но так или ина­че, все рав­но вот он - жи­вой и не­вре­ди­мый, а зна­чит ко­нец их де­жур­ст­вам, зна­чит мож­но сно­ва спать но­чью, как все нор­маль­ные лю­ди...

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дыхание грозы
Дыхание грозы

Иван Павлович Мележ — талантливый белорусский писатель Его книги, в частности роман "Минское направление", неоднократно издавались на русском языке. Писатель ярко отобразил в них подвиги советских людей в годы Великой Отечественной войны и трудовые послевоенные будни.Романы "Люди на болоте" и "Дыхание грозы" посвящены людям белорусской деревни 20 — 30-х годов. Это было время подготовки "великого перелома" решительного перехода трудового крестьянства к строительству новых, социалистических форм жизни Повествуя о судьбах жителей глухой полесской деревни Курени, писатель с большой реалистической силой рисует картины крестьянского труда, острую социальную борьбу того времени.Иван Мележ — художник слова, превосходно знающий жизнь и быт своего народа. Психологически тонко, поэтично, взволнованно, словно заново переживая и осмысливая недавнее прошлое, автор сумел на фоне больших исторических событий передать сложность человеческих отношений, напряженность духовной жизни героев.

Иван Павлович Мележ

Проза / Русская классическая проза / Советская классическая проза
Пестрые письма
Пестрые письма

Самое полное и прекрасно изданное собрание сочинений Михаила Ефграфовича Салтыкова — Щедрина, гениального художника и мыслителя, блестящего публициста и литературного критика, талантливого журналиста, одного из самых ярких деятелей русского освободительного движения.Его дар — явление редчайшее. трудно представить себе классическую русскую литературу без Салтыкова — Щедрина.Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова — Щедрина, осуществляется с учетом новейших достижений щедриноведения.Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.В шестнадцатый том (книга первая) вошли сказки и цикл "Пестрые письма".

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

Публицистика / Проза / Русская классическая проза / Документальное
Письма о провинции
Письма о провинции

Самое полное и прекрасно изданное собрание сочинений Михаила Ефграфовича Салтыкова — Щедрина, гениального художника и мыслителя, блестящего публициста и литературного критика, талантливого журналиста, одного из самых ярких деятелей русского освободительного движения.Его дар — явление редчайшее. трудно представить себе классическую русскую литературу без Салтыкова — Щедрина.Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова — Щедрина, осуществляется с учетом новейших достижений щедриноведения.Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.В седьмой том вошли произведения под общим названием: "Признаки времени", "Письма о провинции", "Для детей", "Сатира из "Искры"", "Итоги".

Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин

Публицистика / Проза / Русская классическая проза / Документальное