Потаённые страницы истории западной философии

М. Хайдеггер, размышляя о «пути к языку», отворачивается от современной «лингвистики». «Сказывание» как феномен, с которого начинается понимание языка, Хайдеггер сводит к «казу», показу – обращению к взгляду. Язык существует как организация взглядов, а не знаков, – к чему традиционно склоняется лингвистика. Причем, взгляд не сводится к жестам, знакам, сигналам, – об этом смелее М. Хайдеггера писал М. Мерло-Понти: «Видение – это не один из модусов мышления или наличного бытия «для себя»: это данная мне способность быть вне самого себя…и моё «я» завершается и замыкается на себе только посредством этого выхода во вне» [Мерло-Понти 1992, 51]. Именно по этой причине, а не по какой-либо другой, «… путь к языку как языку – утверждает М. Хайдеггер, – длиннейший из всех, какие можно помыслить» [Хайдеггер 1993, 259]. Не случайно на вопрос корреспондента: «Как Вы понимаете взаимоотношение философии и науки?», М. Хайдеггер ответил очень резко. «Это очень трудный вопрос, – начал он – Наука распространяет сейчас свою власть на всю Землю. Но наука не мыслит, поскольку её путь и её средства таковы, что она не может мыслить…только тогда, когда признают, что науку и мысль разделяет пропасть – их взаимоотношение станет подлинным» [Хайдеггер 1991, 150]. В качестве хорошей иллюстрации к тезису М. Хайдеггера можно привести слова Г. Гегеля, вынесенные в эпиграф: «…субъективное видение, выброшенное вовне, является солнцем» [Гегель 1975, 42]. Для «научного сектантства» сама конструкция этой мысли остается недоступной. Между тем, уже аристотелевский подтекст этой фразы наводит на мысль о том, что свет существует не для того, чтобы светить, а для того, чтобы видеть (и речь идет не о человеке, и вообще не о живых существах).

О.Шпенглер текущему состоянию науки в форме «систематики» противопоставляет будущее развитие как путь к «физиогномике». «Систематический способ рассмотрения мира в течение истекшего столетия, – пишет Шпенглер, – достиг на Западе своей вершины и перешагнул её. Физиогномическому еще предстоит пережить свое великое время. Через сто лет все науки, возможные на этой почве, станут фрагментами единственной колоссальной физиогномики всего человеческого» [Шпенглер 1993, 257].

Гегелевская диссертация об орбитах планет была, можно сказать, совсем не об астрономии; она была тем крохотным семенем, из которого произрастала большая философия, начиная с самого Гегеля и кончая той устремленностью в будущее, в которой до сих пор отмечено совсем немного имен.

Язык и проблема спекулятивности в философии Гегеля

«…язык – это музыкальная стихия… Это тонкий аромат, благодаря которому можно наслаждаться симпатией души…»

Гегель («Речи директора гимназии»)

В истории философии метод текстологического анализа имеет многие преимущества перед всеми другими методами понимания авторского текста. Однако, существуют в философии такие авторы, по отношению к которым текстологический анализ ни в какой степени не способствует решению тех проблем, которые уже возникли при обычном вдумчивом прочтении текстов. Убедительным аргументом в пользу этого тезиса может служить магистерская диссертация И.А. Ильина (1883–1954) на тему «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека»», по итогам защиты которой в МГУ (начало 1918 г.) диссертанту были сразу присуждены две ученые степени: магистерская и докторская. Диссертант, используя возможности двухлетней заграничной командировки, проработал все тексты Гегеля и о Гегеле на языке оригиналов, доступные ему в европейских библиотеках. В итоге И.А. Ильин пришел к верному выводу, что Гегеля надо понимать через «спекулятивное», но отнюдь не через «диалектику: «…необходимо установить, что «диалектика» не есть ни главное содержание, ни высшее достижение философии Гегеля» [Ильин 1994, 55]. Однако «спекулятивное» для Ильина так и осталось проблемой, по поводу которой можно высказать десяток версий с опорой на текстологический анализ.

Именно тексты Гегеля провоцируют трактовку «спекулятивного» очень разным образом: через противопоставление рассудка и разума, отрицательно-разумного и положительно-разумного, конкретного и абстрактного, через единство логического и исторического, мистического и поэтического, через критику формальной логики и отождествление с жизнью и истиной. Если собрать все фрагменты текстов воедино, то картина смыслов неминуемо начнет распадаться на отдельные цитаты, за которыми вместо предполагаемого единства и целостности замаячит то, что А. Шопенгауэр называл «шарлатанством», а У. Джеймс «бормотанием визионера». Да и Л. Фейербах усматривал в гегелевской методе «пьяную спекуляцию», не говоря уже о критике спекулятивности (читай «идеализма», сводимого к «опиуму народа») со стороны К. Маркса и Ф. Энгельса.