Потерянная Япония. Как исчезает культура великой империи

В каллиграфических свитках периода Эдо содержались взгляды, идущие вразрез с жесткими правилами Путей, с которыми я сталкивался. Один из таких свитков принадлежал конфуцианцу Итикава Бэйан. Он гласил: «Любитель вина не стыдится ничего, ни под небесами, ни под землей». Мне не показалось, что такое мог написать серьезный конфуцианец. Бэйан и его окружение были японскими интеллектуалами. Они восходили к далекому роду китайских интеллектуалов, которые называются бундзин на японском, что дословно переводится как «человек литературы». Вскоре я начал замечать их присутствие повсюду.

Одним из популярных приспособлений для церемонии сэнтя является мухобойка, которая называется хоссу. Я нашел несколько разновидностей: гладкие пучки конского или бычьего волоса, закрепленные на палке, покрытой красным лаком, плетеном бамбуке или сучковатых ветках. В старых книгах, которые иллюстрируют собрания ученых, их можно заметить висящими рядом с токонома. Я узнал, что идея использования мухобойки хоссу восходит к китайским даосистским мудрецам IV века, которые использовали их, чтобы отгонять мух в моменты проведения сейдана («чистой беседы») с друзьями. Со временем мухобойки стали символизировать заботу при отпугивании мух. Висящая неподалеку хоссу означала намерение вести «чистую беседу».

В Тэммангу я держу коллекцию хоссу на одной из стен у дивана, обозначая таким образом «пространство для ведения чистых разговоров». Конечно, большинство из моих гостей не осознают этого – вероятнее, они думают, что у меня проблема с мухами! На противоположной стене красуется пара свитков – беседа в форме каллиграфии. Первый свиток, созданный гончаром из Киото в 1930-х годах, гласит: «С помощью хоссу я отмахиваюсь от мирских влечений». Рядом с ним размещается ответ приверженца дзэна, Нантэмбо: «Я смахнул все, но пыль осталась!» Из таких свитков и таких приспособлений, как мухобойка, я догадывался о существовании японских интеллектуалов, однако не существует ни иллюстрированных книг о них, ни музеев, посвященных их искусству, ни наследственных школ, нацеленных на передачу их мудрости. Лишь благодаря опыту в Оксфорде я знал, что искать.

Я встретил Джона Спэрроу, главу Колледжа Всех Святых, когда я был на третьем курсе обучения в Оксфорде. Среди сорока колледжей Оксфорда, Колледж Всех Святых занимает совершенно особенное место. Со временем колледж поднял планку для поступления так высоко, что приблизительно двести лет назад он вовсе перестал принимать новых студентов. Теперь колледж состоит только из членов советов. Им не требуется проводить исследования или преподавать – все, что им нужно, это думать. Колледж Всех Святых является подлинным «мозговым центром».

Джон Спэрроу был директором колледжа на протяжении десятилетий, и когда мы с ним познакомились, он собирался уходить на пенсию через год. Он был страстным коллекционером книг, выдающимся писателем, открывающим культурные тайны, и другом многих великих британских писателей и художников XX века. За свою долгую жизнь он развил бесподобное остроумие, настолько тонкое, что оно казалось почти прозрачным: одним словом он мог заставить улыбнуться, хотя позднее было почти нереально вспомнить, что именно он сказал. Спэрроу взял меня под свое крыло, и в последний год обучения я жил на территории Колледжа Всех Святых. Это была возможность, о которой я мог только мечтать. После полудня я приходил в его кабинет, где мы пили чай, рассматривали и обсуждали старые письма, полученные им от Эдит Ситуэлл и Вирджинии Вульф.

Спэрроу взял меня под свое крыло, и в последний год обучения я жил на территории Колледжа Всех Святых. Это была возможность, о которой я мог только мечтать. После полудня я приходил в его кабинет, где мы пили чай, рассматривали и обсуждали старые письма, полученные им от Эдит Ситуэлл и Вирджинии Вульф.