Потерянная, обретенная

«Они осуждают меня за то, что я курю, за экстравагантность туалетов, за то, что я старше мужа, а следовательно, в моей жизни уже были мужчины, не могло не быть, – писала бедняжка. – Они мечтали, чтобы женой Оскара была юная девушка из хорошего, давно знакомого им семейства, чье детство и юность прошли у них на глазах. Только в том, что я француженка, им видится что-то до крайности порочное. Они настояли на том, чтобы Оскар закончил образование в другом городе, в Торонто, и убедили меня не ездить туда вместе с ним – дорого, далеко, я буду отвлекать его от учебы. Я осталась в Виндзоре и умираю со скуки. Кроме того, моя новая семья, мягко говоря, небогата, и у меня нет абсолютно никаких развлечений. Идея представлять тут модный дом Шанель провалилась. Твои наряды не по вкусу местным дамам, у них тут все еще девятнадцатый век, главное украшение женщины – добродетель и домоводство! Совершенно некуда пойти. Театры, скачки, танцы – все это так далеко от меня! Город тонет в снегах, никогда я не видела столько снега. Как я несчастна!»

Мама послала Туанет денег и ласковое письмо: она может вернуться в любой момент, ее здесь ждут и любят. А пока любимая сестренка не пришла к окончательному решению, не согласится ли она принять в Виндзоре небогатого, но очень воспитанного аргентинского студента, мечтающего увидеть Канаду?

Этого типа Габриэль сосватала Мися. Ничего хорошего от нее сроду не бывало! Она притащила его к нам на обед. Этот юный хлыщ был настоящим жиголо, такие плясали отчаянно-страстное танго в танцевальных залах и в ресторанах, рассчитывая подцепить скучающую состоятельную дамочку. Мися обращалась с ним с материнской нежностью, трепала по щеке, покрытой юношеским пушком, и громко восхищалась его черными глазами. Слащавый аргентинец мне не понравился, от его приторности тошнило, но на дам постарше он, видимо, производил впечатление.

Сама того не желая, мама подписала этим посланием бедняжке Туанет смертный приговор. Скучающая среди канадских снегов, разочаровавшаяся в муже, который пасовал перед родственниками и был не в состоянии о ней позаботиться, Антуанетта влюбилась в этого аргентинского проходимца и согласилась бежать в Южную Америку. Ей было около тридцати пяти, ему едва исполнилось двадцать. Сундуки с роскошными туалетами как-то расточились во время романтического побега, деньги кончились. Туанет отправляла матери самые отчаянные телеграммы, и та высылала деньги, сопровождая их просьбами вернуться. Но Антуанетта не возвращалась, видимо, впавшая в болезненную зависимость от своего юного возлюбленного.

А потом она умерла. Мы так и не узнали от чего. На похороны никто из нас не поехал. Туанет осталась лежать в чужой земле, на другом берегу океана. Я долго ее оплакивала. Она была моим другом, а у меня было не так уж много друзей. К тому же Туанет хранила нашу тайну – кроме нее, никто на всем белом свете не знал, кем мы с Шанель друг другу приходимся.

Тем временем с Шанель связался душеприказчик Кэйпела Эжен Грамонт. Артур оставил ей сорок тысяч франков. Грамонт оказался настолько бестактным и глупым, что сообщил: такую же сумму господин Кэйпел счел нужным завещать одной итальянской вдовушке. Мать это потрясло, но она не подала виду. И раньше скуповатая в проявлении чувств, теперь она и вовсе замкнулась в себе. Вероятно, мысль о том, что Артур изменял жене не с ней одной, была весьма болезненна. Однако от денег Кэйпела Шанель не отказалась. Она никогда не отказывалась от денег, это было не в ее правилах.

В марте она купила на деньги Артура виллу «Легкое дыхание» в пригороде Гарше. Мы переехали туда все вместе: мама, я, семь псов-волкодавов, камердинер Жозеф, его жена, экономка Мария и шофер Рауль. Все были в приподнятом настроении. Прислуга готовилась принять обширное хозяйство: дом в Гарше был куда больше предыдущего, да еще к нему примыкал огромный сад. Я была счастлива, что мы с мамой наконец-то будем жить под одной крышей, в доме, принадлежащем нам, а не в съемном жилье, – как настоящая семья. Собаки радовались, потому что они вообще всему радовались. И мать, казалось, настроилась на лучшее. Глядя с холма, на котором располагалась вилла «Легкое дыхание», на окутанный золотистой дымкой Париж, она предвкушала новую жизнь. По вечерам мы сидели на веранде, шептались, мечтали, строили планы. Мама обещала мне путешествия по незнакомым странам, новые впечатления и знакомства, прохладу музеев и сутолоку площадей. А я хотела только одного – быть с нею рядом.