Потерянные слова

Он улыбнулся, положил гранки на стол доктора Мюррея, попрощался со мной кивком головы и вышел из Скриптория. Я думала, что он вернется и еще раз улыбнется мне, но я ошиблась. Если бы он вернулся, я бы сказала ему, что правок, скорее всего, будет много.

* * *

Все вернулись в Скрипторий после обеда, и я ожидала, что мистер Данкворт нажалуется на меня. Я была слишком взрослой, чтобы меня просто выгнать, но, сидя в тишине, я успела придумать себе десятки других наказаний. Все они начинались с унизительного выворачивания карманов и заканчивались моим изгнанием из Скриптория навсегда.

Мистер Данкворт не сказал доктору Мюррею ни слова. Я несколько дней следила за ним затаив дыхание, когда у него появлялся повод поговорить с редактором, но они ни разу не взглянули в мою сторону. Я поняла, что для него действительно не имели значения ни мои листочки, ни то, что я тратила на них свое рабочее время.

* * *

Я отвечала на письма с вопросами о правописании, которые стали приходить к нам слишком часто после выхода брошюры от Ribaldric до Romanite. «Почему новый Словарь предпочитает писать rime вместо rhyme[55]? — спрашивал отправитель. — Последний вариант мне кажется более привычным и правильным. Или я должен считать себя неграмотным?» Отвечать на подобные вопросы — неблагодарное занятие, потому что разумного ответа на них не было. Знакомый звук велосипеда Гарета стал уважительной причиной, чтобы оставить письмо незаконченным. Я отложила ручку и посмотрела на дверь.

Гарет приезжал в Скрипторий уже третий раз с тех пор, как пару недель назад он помог собрать мне листочки с пола.

— Хороший молодой человек, — сказал папа, услышав, как Гарет поздоровался со мной.

— Хороший, как мистер Поуп и мистер Кушинг? — спросила я.

— Не понимаю, о чем ты, — ответил папа. — Он мастер своего дела. Один из немногих, кому мистер Харт полностью доверяет заботу об оформлении текста, — папа посмотрел на меня и многозначительно приподнял бровь. — Но обычно такие разговоры ведутся в Издательстве.

Когда дверь открылась, в Скрипторий ворвался бледный дневной свет. Все подняли головы. Папа кивнул Гарету и посмотрел на меня. Доктор Мюррей поднялся со своего места.

Я сидела слишком далеко и не могла слышать, о чем они разговаривали, но Гарет показывал гранки доктору Мюррею и что-то объяснял ему. Я видела, что доктор Мюррей соглашался с ним: задавал вопросы, внимательно слушал, кивал, потом пригласил его пройти к своему столу и вместе посмотреть еще несколько страниц. Мистер Данкворт всем своим видом показывал безразличие к их разговору.

Гарет подождал, пока доктор Мюррей напишет записку мистеру Харту, затем положил ее в сумку, и они вместе вышли в сад. Я видела, как они стояли за дверью. Доктор Мюррей потянулся, как он обычно делал, если все утро склонялся над гранками. Их поведение изменилось, стало менее официальным. Папа говорил мне, что мистер Харт заболел от переутомления, и по лицам Гарета и доктора Мюррея было заметно, что они оба тревожатся за него.

Доктор Мюррей вернулся в Скрипторий один, и мое внутреннее напряжение, о котором я даже не подозревала, исчезло. Он оставил дверь открытой, и между столами стал прогуливаться холодный декабрьский ветерок. Обычно я не разделяла мнение доктора Мюррея, что свежий воздух способствует остроте ума, но мне было так жарко, что голова работала с трудом, поэтому прохлада меня подбодрила. Я вернулась к письму, в котором мне нужно было оправдать написание слова rime.

— Это тебе, — услышала я голос Гарета.

Я не сразу смогла поднять голову. Все тепло, которое было в моем теле, хлынуло к лицу.

— Новое слово для твоей коллекции. Одно из тех, что использовала моя мама. Она всегда меня так называла, но я не смог найти его в копиях гранок, которые мы храним в Издательстве.

Он говорил быстро, но я разобрала каждое слово. Я все еще боялась поднять глаза, потому что не была уверена, что смогу хоть что-то сказать в ответ. Вместо этого я уткнулась в листочек, который Гарет положил передо мной. Должно быть, он взял его из стопки чистых бланков, которые хранились на полке у входной двери. Слово оказалось совсем обыкновенным, но его значение удивило меня.

КАПУСТКА

«Иди сюда и обними меня, моя капустка».

Дерит Оуэн

Дерит — какое красивое имя. Предложение было примерно таким, как его сказала бы Лиззи.

— У матерей собственный язык, не правда ли? — спросил Гарет.

— На самом деле я не знаю, — я посмотрела на папу. — Я никогда не знала свою мать.

— Ой, прости! — воскликнул Гарет.

— Все в порядке. Зато, насколько ты знаешь, у моего отца особые отношения со словами.

Гарет засмеялся.

— О да, я знаю.

— А твой отец? — спросила я. — Он тоже работает в Издательстве?

— Моя мама работала в Издательстве переплетчицей. Она позаботилась о моем обучении, когда мне было четырнадцать.