Потерянный рай

Тибор бросил на меня взгляд, который означал: «Ну вот, опять началось!» Я сделал вид, что не заметил, и, как все остальные, встал на колени.

Дерек сыпал заумными фразами, – будь они внятными, его слова никого бы не вдохновили, а эти мы твердили хором; потом он затянул гимн.

И снова, вот уже в который раз, я восхитился несравненной прелестью его голоса. Сочный, бархатистый, с серебристыми переливами, он мог быть приглушенным или наполненным, казаться невообразимо пронзительным или густым до вязкости. Когда Дерек пел, я всегда проникался симпатией к нему. Исходящее от него сияние избавляло его от теней, завораживало и умиротворяло. Становился ли он другим? Или самим собой?

Крепко спеленатый Хам лежал у его ног и зачарованно слушал. В этот момент, видя его восхищение, я не сожалел о том, что доверил младенца Дереку.

Увы, последующие дни и ночи разрушили гармонию этого блаженного утра.

Если нам удалось избежать урагана, то остальные опасности по-прежнему угрожали нам. Враждебность сменила личину: голод, жажда, предчувствия, досада, безнадежность, отчаяние.

Затишье после бури обеспечивает иное испытание, нежели сама буря. Мы блуждали по безбрежным водам. Все неподвижные точки исчезли, вдали не брезжило ничего – разве что беспредельность. Мы не могли считать себя заблудившимися, ибо не существовало ни дороги, ни ориентира. Одно лишь солнце своим восходом и закатом давало нам знак. И зачем? Мы не только не ведали, куда идти, но вдобавок мы дрейфовали, а не плыли; ни одно весло, ни один парус не давали нам возможности направиться в то или иное место.

Судно чудовищно пострадало от бури, и, несмотря на непрестанные попытки Влаама и Барака отремонтировать его, нам грозило кораблекрушение.

После риска эффектной катастрофы на нас надвигалась медленная смерть. Отныне мы вели войну, лишенную зверств и неприятеля. Беспомощные, безвольные и одинокие, мы дрейфовали среди бескрайнего бранного поля, на котором не совершали ни одной атаки.

Если буря – это убийца неистовый, то кораблекрушение – хладнокровный. Методичный, незримый и коварный, он не торопится. Он лукавит, хитрит, упивается нашими нетерпением и нервозностью, которые нас истощают, его радуют наши воспаленные от жажды глотки, наши вопящие от голода желудки. Ни опоздание, ни отсрочка, ни затишье не сбивают его с цели, – наоборот, он наслаждается ими.

Многие из тех, кто стойко продержался в худшие моменты, теперь теряли силы. У них, целиком выложившихся в коротком бою, не осталось энергии на продолжительный. Нагноились раны. Дали о себе знать болезни. Мы обнаружили, что соленая вода не утоляет жажду, – наоборот, делает ее еще настойчивее и неудержимее, заставляет пить снова и снова, от этого жажда лишь сильнее, и получается роковой порочный круг. Обезвоживание убило одного из моих зятьев, который утопился, воспользовавшись ночной тьмой.

К счастью, дожди наполнили некоторые бочки. Смешанная с небесной влагой морская вода немного теряла свою соленость, и наши рты не так сильно горели.

Питание стало еще скуднее. Из распределения продуктов оно превратилось в контроль за дефицитом.

Лишения подтачивали нас. Черты заострялись, тела теряли мышечную массу и жировую прослойку. С этими серыми лицами, побелевшими ртами, потрескавшимися губами, сухими волосами, отечными щеками и покрасневшими веками мы походили на трупы. Все, кроме Нуры, которой, чтобы восстановиться, было довольно яблока, или Дерека и Хама, которых спасала привычка к умеренности. Барак, Тибор и еще несколько обессиленных среди нас, заботясь об остальных, продолжали что-то делать, тогда как большинство погрузилось в летаргию, которая экономила их движения и слова.

Из состояния апатии нас вывела надежда: Озеро двигалось и менялось. Теперь, являя нам плоскую поверхность, оживляемую короткими волнами, оно покрывалось предметами, которые постепенно поднимались из глубин. Бревна, ветки, стволы, разлагающиеся останки животных и ошметки гниющей плоти, уже не имевшие ничего общего с человеческим телом. Ежедневно всплывали разлезшиеся останки и обломки прошлого мира. В смрадной, отравленной зловонием атмосфере мы скитались среди этого мусора. Впрочем, порой то там, то сям мы замечали ветки, на которых сохранились какие-нибудь плоды или отдельные сосновые шишки, из которых мы выковыривали семечки. Барак регулярно погружался в этот глубокий садок с тухлятиной и, бдительно следя, как бы не наглотаться воды, огибая скелеты и заткнув ноздри, чтобы не вдыхать их ядовитых испарений, добывал нам что-нибудь поглодать.

Однажды утром они с Тибором пришли ко мне посоветоваться.

– Ноам, не взяли ли мы на борт вместе с мешками зерна крыс и мышей?

– Почему вы спрашиваете?

– Количество зерна убывает, хотя никто не входит в кладовую, – сказал Тибор.

– Только мы двое, – уточнил Барак. – И оба по очереди следим за входом. В случае нашего отсутствия нас заменяет Влаам.

– Я полностью доверяю Влааму, – заявил Тибор. – Видимо, на борту живут крысы.

– Что? – воскликнул я. – Эти паразиты пируют, когда мы подыхаем с голоду?

Барак понизил голос: