Потерянный рай

На рассвете я вышел на палубу.

Меня мучила жажда. Я был голоден. Я утолял жажду и голод только воздухом.

Равнодушное солнце медленно всплывало из водных глубин и постепенно начинало распространять свой свет, обещая жару.

Вокруг меня не осталось ничего, что не было бы сломано, оторвано, смещено, расшатано, разъедено коррозией, покрыто трещинами, разгромлено, уничтожено. Мы испытывали полнейшую беспомощность. Выхода не было. Не было земли, чтобы пристать к ней. Только болтающаяся на волнах скорлупка. Конечно, у меня под ногами был твердый материал, но столь ненадежный, случись волна помощней или лопни канат. Сколько дней нам оставалось до кораблекрушения? Или голодной смерти?

От моих размышлений меня отвлек какой-то неясный звук. Я обернулся.

Я не сразу заметил ее. А может, мне понадобилось время, чтобы понять, что означает ее появление.

На меня смотрела синица с веточкой в клюве.

Синица?

Синица! По тому, как она разглядывала меня, как явно ее забавляло мое замешательство, какой она была крошечной и незаметной, я узнал синицу Мину. Это была она! Это могла быть только она!

Я разглядел, что она держала – дубовую веточку, очень легкую, очень зеленую, очень нежную, только что оторванную от молодого дерева.

Послание мгновенно оформилось в моем сознании: берег где-то недалеко. Синица принесла мне доказательство.

Я радостно завопил.

Испуганная синица выронила веточку, взлетела и уселась на высокую балку.

– Спасибо, Мина, – прошептал я, бережно пряча драгоценное растение в ладони.

Ответом мне был шелест крыльев. Словно заторопившись, синица взлетела и покинула корабль.

Я проследил за ней взглядом, чтобы понять, куда она направляется. Там, где она исчезла, не появилось никакой прибрежной полосы. И все же я знал, что это произойдет.

Когда мои товарищи по несчастью проснулись и выбрались на палубу, я не стал рассказывать им о чудесной птице. Тогда пришлось бы поведать им о Мине, о ее смерти, о ее возрождении в виде птахи – а эти странные подробности, над которыми другие, возможно, стали бы насмехаться, делали меня уязвимым. Вдобавок, измученный усталостью, я постепенно пришел к выводу, что моя история глупа, а сам я, не иначе, спятил. Уж не брежу ли я от жажды, голода или солнечного удара?

Поверхность воды изобиловала ветками, листьями, стволами деревьев, и в надежде на то, что мы обнаружим там какие-нибудь желуди или орехи, Влаам предложил выловить этот хлам. Барак нырнул и принес нам ветки. Ценой множества заплывов нам удалось собрать скудный урожай.

Мы слегка подкрепились. Появилась Нура, схватила три желудя и, не удостоив меня даже взглядом, закрылась в нашей каморке. Ее поведение больше раздражало меня, чем интересовало. Мне было чем заняться, вместо того чтобы распутывать клубок ее настроений.

Влаам предложил своим сыновьям найти цельный толстый ствол и ради развлечения выдолбить в нем пирогу. Они горячо откликнулись на эту идею. Никогда не приходилось мне видеть, чтобы бригада столяров с таким удовольствием рубила, зачищала, вытачивала, обжигала и шлифовала.

Когда солнце прочно обосновалось в зените, я в очередной раз принялся изучать направление, указанное синицей.

Там всплывал берег!

Я завопил. Сбежались мои спутники. Они пристально вглядывались в горизонт: несомненно, там вырисовывались какие-то формы. Мы были почти у цели.

Реальность омрачила наш восторг. Нас несло скорей не к берегу, а к нагромождению скал и островков. Мы не могли бы пристать даже к тем, что превышали размеры нашего судна. Они представляли собой всего лишь земляные холмики и никак не могли именоваться сушей.

– Во всяком случае, – отметил Тибор, – меня радует, что воды Озера спадают.

Эта перспектива подстегнула столяров, и те, воодушевленные планом достигнуть земли, завершили изготовление пироги.

– Благодаря ей, – объявил Влаам, – а потом и с помощью тех, что мы еще построим, мы причалим к островкам. И непременно обнаружим там что-нибудь съедобное…

Я с ним согласился.

Первое путешествие, которое я вместе с ним днем совершил в челноке, позволило нам собрать съедобные растения и кору, чтобы погрызть. Впервые за долгое время мы полакомились пресной пищей.

Всех охватило радостное настроение. Признаюсь, я не разделял этого ликования. Сколько еще времени продержится наша посудина? Не разобьется ли она о рифы?

Несмотря на неопределенность, обстановка разряжалась.

Наступил вечер. Нура по-прежнему смотрела на меня букой. Я считал ее поведение капризом и избегал ее, не желая выяснять с ней отношения. Она заметила это и еще больше замкнулась.

Когда все отправились спать, я остался на палубе.