Потрясение

Когда отец вернулся с работы, ему досталось; от сильной затрещины голова метнулась налево, слетели очки, по щеке расплылось красное пятно, а звон в ушах не проходил несколько дней. Даю тебе ровно десять минут, чтобы убрать это дерьмо. Десять минут, чтобы расставить все по местам, или я отведу тебя в лес и оставлю там навсегда. Что за хрень ты тут устроил. Чертов идиот.

Но это была не хрень, а целый мир.

Чтобы сохранить себя, он начал рисовать на полу своей комнаты карандашами, так сильно надавливая на бетонный пол, что графитовые стержни стирались вмиг и от карандашей оставались лишь огрызки. В его голове рождался целый новый мир, как сон средь бела дня. Он все время видел одно и то же: замысловатые миры – воздушные, земные, водные, соединенные мостами, как нитями паутины. В воздушном мире дома имели форму гигантских парящих птиц с большими брюхами и широкими крыльями. Дома на воде расходились лучами, как морские звезды, или завивались спиралями, как раковины моллюсков. Подводные здания напоминали широкие спины черепах и чрева огромных китов. И все эти миры были соединены мостами и подъемниками; те тянулись снизу вверх и из стороны в сторону, завиваясь двойными и тройными спиралями.

Разумеется, никто не восхищался сложными конструкциями Микаэля, увидев их на полу. Разумеется, его наказывали каждый божий день и заставляли отмывать полы, сплошь изрисованные картинами из его грез. А по ночам он заново рисовал все то же самое, и с каждым разом сложная архитектура его миров обрастала все более реалистичными деталями. Наконец соцработница предложила отобрать у него карандаши и дать мелки, рассудив, что мел намного легче отмыть. Тогда Микаэль стал есть мел всем назло и отламывать куски предметов – перекладины стульев, пружины кровати, краны – чтобы царапать рисунки на полу. Тогда его переселили в новую комнату; пол в ней был выстелен темно-синим индустриальным ковролином. Ковролин пах нефтью, а пол по ночам напоминал дно океана.

После этого он был вынужден рисовать тайно и выцарапывал ногтем идеальную карту своего мира на стене за старым комодом, раскрашивая нарисованные воображением картинки кровью из своих пальцев.

Шли годы.

Менялись соцработники.

Его картины становились более детальными, более личными. На этой стене отпечатывался рисунок его ДНК. Каждую ночь он поднимал кусок ковролина, приоткрывая пол, рисовал на полу и перед восходом солнца опускал ковролин на место. Он даже думал выцарапать рисунки на своей груди и залить в шрамы чернила.

Со временем благодаря этим рисункам в нем проснулась память о принадлежности к другому миру. Может быть, он рисовал и вспоминал край, где родился? Он вспомнил рассказы Веры; иногда в тюрьме им разрешали смотреть телевизор и читать газеты, и так он узнал, что если бы прожил в краях, которые она описывала, так долго, как жил здесь, то заслужил бы татуировки, служащие знаком отличия у совершеннолетних юношей той страны, истерзанной насилием и войной. Впрочем, до той страны и ее историй тоже никому не было дела, как не было дела до мальчиков, которых били, насиловали и бросали.

Однажды в тюрьме появился еще один мальчик его возраста. Он почти годился для взрослой тюрьмы, но его все же отправили в учреждение для несовершеннолетних, дав ему последний шанс, так как он не нанес никому серьезных увечий, лишь портил вещи и калечил себя. Этот мальчик любил мастерить небольшие самодельные взрывные устройства и устраивать маленькие взрывы. Микаэлю он не нравился, хотя, услышав его рассказ о том, как в детстве над ним издевались и ненавидели его, он почувствовал, что у них есть что-то общее. Впрочем, на этом их сходство заканчивалось. Но когда они вместе шли по площадке или по коридору, их плечи выглядели одинаково – ссутуленные от почти взрослой мужской ярости. Так выглядели все мальчики с разбитыми сердцами. Того мальчика звали Уильям. Волосы у него были рыжие. Его прадед прибыл из Ирландии; родители развелись, когда ему было десять, и он остался жить с отцом. Тот пил и нещадно его избивал.

Уильям пробыл в тюрьме для несовершеннолетних всего год, но в этот год случилось два события: Микаэль показал Уильяму свой новый воображаемый мир, начертив его контуры палкой в грязи, когда они гуляли во дворе; а Уильям показал Микаэлю свое самое большое сокровище – письмо, которое хранил в трусах. Поделившись друг с другом самым сокровенным, они ощутили своего рода близость.

– Я уже знаю, что буду делать, когда отсюда выйду, – сказал однажды Уильям, когда они прятались за мусоркой. – Меня нанял один очень важный человек. Никто не должен так жить, Микаэль.

С этими словами он достал письмо и показал Микаэлю. В письме говорилось: