Потрясение

– Ниоткуда. Женщины вообще не понимают, что происходит. Мы храним тут столько историй, – он постучал по груди. – Все мы. Я мог бы рассказать вам сотню историй. Но не могу решить, с какой начать. Вот, например: есть люди, которым кажется, что у них украли жизнь. Эти люди нанимают мальчиков вроде нас, – он обвел руками свое тело, – чтобы творить ужасные вещи. Это происходит по всему миру. Такие, как мы, никому не нужны, – продолжал он. – Вот мир пихает нас в трещины и поджигает, как динамит.

Лилли попыталась сжать челюсть, чтобы выглядеть сильной и решительной. – Что ж, если бы мне было плевать, я бы здесь не сидела. – Ее слова должны были послужить ему опорой. – Ты знаешь что-то про бомбу?

– В детстве у меня был малыш, – сказал он.

Ее сердце провалилось куда-то вниз.

Микаэль закрыл глаза. Между ними повисла тишина, густая и жаркая. Не открывая глаз, он начал свой рассказ.

– Жил-был мальчик, – слова повисли в пространстве между ними, точно им предстоял долгий путь. – Мальчик потерял свое место в мире. – Глаза Микаэля были закрыты, точно таким образом он пытался вытолкнуть настоящее, шагнуть назад во времени и вернуться в детство, глядя на себя со стороны как внимательный наблюдатель. Или любящий родитель, перенесший великую утрату. История его детства изливалась из него волнами, и это было противоположностью молчания.

Жил-был мальчик, потерявший свое место в мире. Он носил в своем сердце тайну и продолжал бы ее носить, даже если бы ему отыскалось в мире место.

Этот мальчик отличался от всех остальных и всего остального. Мир казался ему странным – он смотрел на него сквозь вечно грязные стекла очков. Он реагировал на события не так, как реагируют нормальные люди. Скажем, куда больше, чем людям, он доверял грибницам – крошечным нитям, из которых рождались грибы. Нити грибницы всегда находились рядом и образовывали колонии – тугосплетенную сеть разветвлений. Их экосистемы существовали на суше и в воде; они впитывали из почв питательные вещества и расщепляли их, играя важную роль и в разложении, и в жизни, представляющей собой углеродный цикл.

То ли дело люди: каждый человек представлял собой не что иное, как ходячий кусок мяса, который присваивал и сжирал все на своем пути; и в любой момент из него могли вывалиться все внутренности.

Однажды недалеко от дома мальчик увидел, как толстую женщину застрелили в лицо, когда та садилась в автобус. Сделал это другой мальчик с вроде бы добрыми глазами. Так она и не села в автобус. Кровь забрызгала окна. Кричали люди. Водитель велел всем выйти. Полиция схватила стрелка, и когда его уводили, мальчик увидел в его глазах память о том, что мальчики иногда теряют: о родных людях из его родного места. Стрелок посмотрел ему в глаза. Он, должно быть, тоже прибыл из далеких краев, одному Богу известно откуда. Позже он узнал, что стрелка отправили в исправительное заведение для несовершеннолетних. Наверное, это то же, что и детдом, подумал он.

Наконец после того, как мальчика увели, пришел другой автобус, и всех ребят развезли по домам. Когда мальчик доехал до своей остановки, он надвинул очки плотнее на переносицу; когда толстый черный пластик впивался в виски над ушами, ему становилось спокойнее. Он встал и направился к передней двери, проходя мимо других пассажиров, но стараясь не смотреть им в глаза; мало ли что могло случиться.

Он боялся, что после этого больше не сможет ездить на автобусе и ему придется везде ходить пешком, а его колени и лодыжки и так болели оттого, что ему каждый день приходилось ходить до автобусной остановки. У него по-прежнему не было вариантов лучше автобуса, какие бы опасности ни подстерегали его внутри. А на улицах было опасно. Без дураков. Но у него не было выбора: приходилось жить там, где жил его приемный отец. В Америке, стране огнестрельного оружия.

В автобусе всегда пахло старыми резиновыми ковриками и грязными носками, и он мечтал скорее доехать до места, но даже выход из автобуса становился для него испытанием. В ожидании своей остановки он стоял, сунув руки в карманы и нащупывая швы, всякий мусор и маленькую дырочку на дне кармана. Он просовывал в нее пальцы и нащупывал голую ляжку. Он чувствовал свою кожу, легкий пушок волос на ноге. Рюкзак казался слишком тяжелым. Со стороны он, наверно, был похож на черепаху. Он смотрел прямо перед собой и притворялся, что ничего не слышал; он часто так делал, пока опасность не отступала.

В передней части автобуса пахло подмышками, мочой и шинами. На миг ему показалось, что его стошнит; потом он услышал звук открывающейся автобусной двери, в салон хлынул поток холодного воздуха, и он очнулся. Ему нравился водитель, но если тот и сказал что-то ему вслед, когда он спускался по ступенькам, мальчик не слышал.