Потрясение

От вещи пахло мясной лавкой, мертвой выброшенной на берег медузой, выхлопными газами и пончиками. До его любимой пончиковой было меньше квартала. В животе заурчало. Колени и бедра болели от долгого сидения на корточках. Жаль, что под рукой не было палки, вилки или хотя бы карандаша, но в рюкзаке лежали лишь книги. Потом он вспомнил о тех штуках на очках, что цепляются за уши. Снял очки и уставился на эти штуки. Черный пластик был толстым и прочным. Очки всегда казались ему магическим предметом; он же стоял тогда рядом со стрелявшим мальчиком и выжил, наверняка с их помощью.

Итак, он снял очки и приблизил дужку к вещи. Потыкал ее. Воткнул поглубже. А когда достал, за дужкой потянулась клейкая ниточка слизи.

Тогда-то он и услышал свое имя. Микаэль, шепнул воздух где-то рядом. Потом громче, и Микаэль повернул голову вправо, но увидел лишь край кирпичного здания, за которым начинался переулок.

Но с ним говорил не воздух.

Он разрывался между вещью и голосом, продолжавшим шептать его имя. Склизкий блестящий червячок, тянувшийся в сторону от вещи, словно указывал за угол. Как карта.

Что же он слышал – пение? Он не понимал. Зачесались ладони; загорелись уши.

Ему не хотелось идти на звук или по следу, ведущему от страшной вещи на тротуаре за угол кирпичного дома, но тело как всегда не повиновалось. Он встал, сунул руки в карманы и двинулся на звук. Рюкзак оттягивал его плечи; кровь шумела в ушах. Очки на носу и щеках потяжелели, оттягивая вниз глазницы.

Еще до того, как он завернул за угол, он понял, что слышит голос Веры. Веры, которая в детстве читала ему сказки на иностранных языках и пахла выдохшимися лавандовыми духами; Вера, что гладила его по голове, поправляла его очки и поила его козьим молоком, когда он приходил в гости. У Веры он прятался от хулиганов, например от Виктора Михеловского, и часами ждал после школы отца, который мог вернуться домой, а мог и не вернуться.

К ней он пошел, когда газовая горелка погасла и он испугался сам ее зажигать. Он и ночью к ней приходил, с отцом, и притворялся мертвым или спящим, но об этом говорить было нельзя, иначе можно было получить затрещину.

Иногда, когда рядом никого не было, Вера ему пела; ее глаза застилали слезы, и они напоминали стеклянные шарики цвета индиго, и в каждым был маленький мир. Взгляд ее устремлялся в грязное окошко квартиры и смотрел далеко-далеко; хотел бы он знать куда. Она говорила, что поет народные песенки. Песенки ее дома. Опускала ладонь на грудину, а он смотрел на нее, смотрел долго, насколько его хватало.

Когда он наконец сунул голову за угол и посмотрел, то увидел Веру, растянувшуюся на зловонном заваленном мусором тротуаре. Ее шелковая ночная рубашка – бледно-голубая, как небо весной, – была задрана выше бедер и запачкана кровью и мочой. С его губ сорвалось слово «Вера». Он увидел ее потайные части, разверзнутые, кровавые и ужасные, как тигриная пасть. Наклонился над ней, потянулся, но к чему – не имел понятия.

Он осмелился взглянуть. В ее руках что-то кряхтело и корчилось. Серо-красно-белое, похожее на кожную оболочку. Страшный маленький рот открывался и причмокивал. Кармашки розовых глаз были сомкнуты крепко, как кулаки. Мяукающий звереныш.

Ты еще мал для такого, повторяла Вера и прятала за спину бутылку водки, а потом ставила ее высоко на холодильник. Запахивала на груди голубой атласный халат, улыбалась и гладила его по голове.

Чтобы не видеть то, на что смотрели его глаза, он давно приучил себя повторять про себя одно слово: индиго. Это слово сказала ему Вера; она же объяснила, что оно значит. Ты – дитя индиго, говорила она ему, трепала его по волосам, а потом приглаживала их. Из ее слов и широких жестов, которыми она сопровождала свою речь, он понял, что индиго – один из семи цветов радуги, промежуточный между синим и фиолетовым, и назван так в честь растения индигофера красильная.

Она также рассказала, что индиго соответствует шестой чакре – третьему глазу. Дети индиго вырастают со способностью понимать сложные системы. Умеют заботиться о людях и животных.

Когда Вера говорила об индиго, слово это обретало силу и становилось сродни духу или мифу. В его уме индиго стало означать то же, что и жизнь. Он представлял себя взрослым в комбинезоне цвета индиго; представлял, как стоит в комнате, уставленной компьютерными серверами, окруженный слонами, летучими мышами и людьми. Комната была большая, с рядами мониторов, черных лампочек, хранилищ данных, с соломенной подстилкой для животных на полу. Подумав об этом сейчас, он ненадолго забыл о том, что корчилось и кряхтело на асфальте перед ним.

К знакомому запаху – запаху лаванды – примешивалось зловоние сточных вод.

Потом раздался звук. Плач младенца.