Потрясение

Он взглянул в лицо Веры. Ее кожа была очень бледной и даже прозрачной. Он видел венки, голубоватые кости и хрящи – основу ее черт. Отверстия в лице – глаза, ноздри, рот – вдруг показались ему какими-то неправильными. Слишком большими и глубокими; слишком пронизанными мольбой. Он вдруг со всей ясностью осознал, что смотрит на ее тело. Он попытался сосредоточиться на чем-то, что вернуло бы его в мир людей, – на окурке, валявшемся в нескольких дюймах от ее головы, на пивной крышечке и пожухлом одуванчике, проросшем сквозь трещину в асфальте, на воде, капающей с края сточной трубы. Он поднял голову и посмотрел на крышу пятиэтажного кирпичного дома, мимо грязной стены, над которой виднелся кусочек облака. А потом услышал знакомый звук – голос Веры. Голос, который пробрал его до костей. Он снова посмотрел вниз, на ее губы. У нее были такие маленькие зубы.

– Послушай меня, Микаэль, – ее шепот потянул его к себе. – Ты должен ее забрать.

Он испуганно помотал головой, так сильно, что очки слетели и упали рядом с Верой. Свободной рукой – той, что не держала младенца, – та подняла их и протянула ему. Затем одернула свою грязную ночную рубашку.

– Я знаю, – сказала она, – для тебя это слишком сложно. Ты еще маленький. – Она погладила по груди себя, не в силах дотянуться до него и успокоить.

Он не хотел смотреть на это и закрыл глаза. С закрытыми глазами все звуки воспринимались иначе.

Он услышал резкое царапанье, словно зверь рылся в мусоре. Но это был не зверь. Это Вера дышала; что-то было не так с ее дыханием.

– Ш-ш-ш, – успокаивала его она.

Он почувствовал слабость в теле. Боль в коленях и бедрах стало невозможно терпеть, и он присел набок, оперся на локоть, вытянул онемевшие ноги в сторону и почти улегся на бок рядом с Верой. Вещь между ними затихла и замерла. Он почти про нее забыл, вот только не мог оторвать взгляда от ее губ, сомкнувшихся на Верином соске.

Потом Вера запела.

Когда ее голос ослаб и замолк, он понял, что улыбается. Его глаза были закрыты, на губах играла полуулыбка, а мыслями он унесся туда, куда уносятся мальчики, когда женщины поют им песни. Как будто этот раз ничем не отличался от остальных. Но открыв глаза, он увидел, что Вера смотрит в небо, и рот ее был разинут слишком широко, а кожа окрасилась в неправильный цвет. А вещь, розовая и корчащаяся…

Он встал. Он двигался намного медленнее обычного. Он уставился на вещь. Поначалу он думал просто развернуться и уйти. Но потом снова присел на корточки, снял очки и вытянул их вперед, между собой и Верой.

– Вера?

Он поднес дужку к ее лицу. Очень осторожно потыкал ее щеку. Ее глаза не моргали, как обычно. Рот не шевелился. Он надел очки.

Там, где он родился – в другой стране, где говорили на другом языке, который Микаэль быстро забывал, – люди рассказывали сказки. Эти сказки он узнал от Веры. Он знал, что это была холодная страна, и еще про нее говорили, что она «растерзана войной», как будто речь шла о каком-то рваном одеяле. Он чувствовал, что смерть в этой стране гуляет по улицам свободно и не щадит ни людей, ни зверей. Собаки там замерзали, если их выгоняли на улицу. Гогочущие, упившиеся водкой солдаты по ночам затаскивали дочерей в сараи, где воздух пропитался их потом. Иногда после этого дочери возвращались с пустыми невидящими глазами; иногда их продавали, и они пропадали навсегда.

Сыновей тоже превращали в собак или в дочерей и обращались с ними, как с мясом. Кто-то становился машиной для убийства и убивал все подряд по приказу кого угодно; лишь так можно было остаться в живых.

Его всегда интересовал один вопрос – а мальчики, которыми они были когда-то, что становилось с ними? Куда они уходили, эти мальчики? Прятались ли в складки ума, как хорошо оберегаемая тайна, которую потом когда-нибудь можно извлечь на свет? Была ли эта жестокость общепринятой инициацией в мир мужчин? Или их внутренние мальчики усыхали и исчезали? Что с ними случалось? Не с теми, кто умирал – тех зарывали в землю, – но с другими? Может, их отправляли в исправительные учреждения?

Он слышал голос своего приемного отца:

Никогда не забывай, как тебе повезло, что ты здесь оказался.

И голос Веры у нее на кухне:

Не жалуйся на судьбу. Никто не любит нытиков.

Теперь он стоял на коленях у ее тела. Колени терлись об асфальт.

Он взглянул на поросенка. Тот хрюкнул.

Он видел, что Вера мертва, но не мог это осмыслить. Положил ладонь ей на веки и опустил их, как видел по телевизору.

Потом вещь заплакала.

– Заткнись, – прошептал он, оглянулся и поправил очки. Но вещь не затыкалась.