Потрясение Авроры
Итак, на мой дом готовилась облава. В день пожара на фабрике клиент, выходивший из переулка, увидел наши лица, прижавшиеся к окнам; со стороны мы, наверно, были похожи на скрывающихся от закона беглецов – столько растерянных детских лиц. Клиент оповестил власти. Когда мы узнали о готовящейся облаве – не надо удивляться, среди моих источников есть и полицейские чины – нам понадобился план побега, и хотя на этот счет у меня имелись разные соображения, та странная девочка из другого мира в конце концов убедила меня, с точностью до последней детали пересказав все, что случилось со мной и детьми за последние несколько недель, хотя мы с ней никогда не встречались.
Именно всезнающая девочка предложила самый перспективный план: бежать по воде.
Я окончательно решила ей поверить, когда она показала мне монетку, которую, по ее словам, всегда носила с собой, – монетку в один цент, отчеканенную на заре Америки, с женщиной, чьи волосы развевались, как львиная грива.
– Когда эта монетка только вошла в обращение, – сказала она, – люди сочли ее ужасной. Женщина казалась им ненормальной, чудовищной.
Есть город в городе, населенный женщинами и детьми.
Осторожные, хитрые, пронырливые девочки с едва оформившейся грудью шныряют в чреве города, учась жить в ритме его приливов и отливов. Воинственные жены с языками беспощадными, как хлысты, и туловищами мощными, как крейсер. Уборщицы, кухарки, горничные, которым не на что надеяться, и это делает их безрассудными. Шайки маленьких воровок с голодными глазами, в которых проблескивает и пробуждающаяся сексуальность, и неуемное желание выжить. Мелкие амбиции сталкиваются с влечением и вступают с ним в сговор. Город, населенный женщинами и детьми, меняет свою предполагаемую социальную структуру. «Все ради женщин и детей», – гласит привычный нарратив, но женщины и дети тут создают собственное общество, свою подпольную экономику, на самом дне, где обитает самое низменное, и этот нарратив намного глубже.
А эта девочка – она приготовила нам невероятный план бегства. Помню, у меня аж голова закружилась от ее решимости. Но история, которую она мне поведала в обмен на доверие, меня пленила.
– Эту историю рассказал мне отец, – начала она. – Но она о моей матери. Астер долго носил ее в себе; думаю, он умирает оттого, что так долго носил в себе эту историю, – добавила она, и на ее лице отобразилась печаль, которая была намного тяжелее ее маленького тела.
– Это история веретенщицы, – сказала она. – Садись в зеленое кресло, и я поведаю ее тебе.
И она начала.
– Когда отец впервые увидел мою мать Сваёне, у него случился припадок. Иногда мне кажется, что он жалеет, что не умер тогда, внутри этой картины – он падает на землю, она садится рядом и кладет его голову себе на колени.
– А что это был за припадок? – спросила я. Ее рассказ пока не захватил меня целиком.
– Эпилептический. Люди с эпилепсией раньше очень страдали. Попадали в тюрьмы и лечебницы, куда прежде свозили всех подряд – проституток, бедняков, сирот. Если мы однажды еще раз встретимся, я расскажу тебе историю Сальпетриер, знаменитой больницы, открытой на месте бывшей пороховой фабрики. В твоем времени там будет учебный центр для изучающих мозг.
Мне не терпелось услышать продолжение.
– Но что случилось с твоим отцом?